Карлос Сафон - Тень ветра

— Это правда?

Я кивнул. Фермин похлопал меня по спине с огорченным видом.

— Только взгляните на него: бедняжка, ищущий утраченного родителя в туманных глубинах памяти! Есть ли на свете более душераздирающее зрелище? Разве я не прав, ваша святейшая милость?

— Но есть ли у вас доказательства, подтверждающие подобные подозрения?

Фермин взял меня за подбородок и повернул к священнику мое лицо, словно монету, которой собирался заплатить.

— Каких еще доказательств жаждет ваше преподобие? Эта физиономия — самое убедительное и неопровержимое свидетельство предполагаемой родственной связи, а точнее, отцовства.

Священник, казалось, все еще сомневался.

— Вы поможете мне, святой отец? — умоляющим голосом произнес я, лукаво улыбаясь про себя. — Пожалуйста, ради бога…

Дон Фернандо вздохнул, заметно смутившись.

— Думаю, в этом не будет греха, — сказал он, наконец. — Что именно вы хотите знать?

— Все, — ответил Фермин.

Манера, в которой отец Фернандо принялся излагать свои воспоминания, слегка напоминала проповедь. Он тщательно обдумывал каждое слово и выстраивал фразы со щепетильностью и строгостью учителя, произнося их так, будто каждая содержала скрытую мораль, пусть и не высказанную прямо. Понятно, что годы преподавания выработали в нем этот уверенный и назидательный тон, каким говорят люди, не сомневающиеся в том, что их слышат, но постоянно спрашивающие себя, слушают ли их.

— Если мне не изменяет память, Хулиан Каракс поступил в школу Святого Габриеля в 1914 году. Мы быстро сошлись с ним, так как оба принадлежали к небольшой группе учеников из небогатых семей. Нас называли командой «Голодуха». У каждого из нас была своя история. Я получил стипендию и место благодаря отцу, который двадцать пять лет проработал на школьной кухне. Хулиан же был принят по ходатайству сеньора Алдайя — клиента шляпной мастерской, принадлежавшей отцу Хулиана, сеньору Фортуню. То были совсем другие времена, и власть тогда еще сосредотачивалась в руках богатых семей и династий. Это была иная, навсегда исчезнувшая эпоха, остатки которой унесла с собой Республика, и мне думается, что к лучшему. Теперь же все, что осталось от того старого мира, — лишь забытые имена, которые до сих пор еще печатают на бланках банков, предприятий и безликих концернов. Как и любой старинный город, Барселона — коллекция руин. Великая слава тех, кто слишком ею кичился, дворцы, конторы и памятники, знаки, с которыми мы себя отождествляем, — все это не более чем останки, реликвии, прах навсегда исчезнувшей цивилизации.

Дойдя до этого момента своего повествования, отец Фернандо выдержал торжественную паузу, словно ожидая ответа своей паствы: какого-нибудь латинского изречения или цитаты из требника.

— Скажите «аминь», преподобный отец. Великая правда заключена в ваших словах! — не растерялся Фермин, пытаясь спасти положение и заполнить неловкую паузу.

— Вы начали рассказывать о первых годах учебы моего отца в школе, — мягко напомнил я.

Отец Фернандо кивнул.

— Уже тогда он требовал, чтобы его называли Каракс, хотя первая его фамилия Фортунь [ 68]. Вначале некоторые подшучивали над ним из-за этого, ну и, разумеется, из-за того, что Хулиан был из команды «Голодуха». Смеялись и надо мной, ведь я был всего лишь сыном повара. Вы же знаете, какими бывают дети. Бог наполнил глубины их сердца добротой, но они, по простоте своей, повторяют все то, что слышат дома.

— Ангелочки, — заметил Фермин.

— А что вы помните о моем отце?

— Столько лет прошло… Лучшим другом вашего отца в те времена был не Хорхе Алдайя, а другой ученик, его звали Микель Молинер. Микель принадлежал почти к столь же богатой семье, как и Алдайя, и осмелюсь заметить, он был самым странным и эксцентричным учеником, когда-либо учившимся в нашей школе. Ректор считал, что Микель одержим дьяволом, потому что тот во время мессы цитировал на немецком Маркса.

— Самый верный признак одержимости, — подметил Фермин.

— Микель и Хулиан были неразлейвода. Иногда мы все втроем собирались во дворе во время перемены, и Хулиан принимался рассказывать нам всякие истории или говорил о своей семье, об Алдайя…

Священник, казалось, в чем-то сомневался.

— Даже окончив школу, мы с Микелем в течение долгого времени поддерживали связь. Хулиан в ту пору уже уехал в Париж. Микелю его очень не хватало, он часто и много говорил о Караксе, вспоминая их беседы и признания, сделанные ему когда-то Хулианом. Потом, когда я поступил в семинарию, Микель часто шутил, говоря, что я перешел на сторону врага, однако мы и в самом деле несколько отдалились друг от друга.