Самсон Агаджанян - Опаленные крылья любви

— Сожалею, но не пойму. Я помню твою сумасшедшую любовь, и вдруг она исчезла. Любовь может быть только один раз, второй — не признаю. Прости, Умар, может быть, я в чем-то и не прав, но я говорю то, что думаю и чем живу. И добрый дружеский совет тебе: сделай все, чтобы помириться с Любой, она не просто твоя жена, но и мать твоего сына. Сладкие поцелуи, страсть — все это временные явления, они как пришли, так и ушли, остается то, что никогда из жизни не исчезает: это наши дети и ответственность перед ними. Люба права, и моя меня умоляла, чтобы я остался в Союзе. Ее надо понять не просто как женщину, которая хочет, чтобы рядом с нею был мужчина, а понять как мать. Нам с гобой намного легче, чем им. Прошу как друга, с разводом не спеши. Мы с тобой выполняем долг перед Родиной, а вот перед семьей… — он замолчал и тоже налил в стакан водки и одним залпом выпил.

— С тем, что ты говоришь, Володя, я полностью согласен, Но это исходит от тебя, потому что в твоем сердце любовь Наташи, исчезнет она, и ты… — он замолчал. Махнув рукой, вновь налил в стакан, выпил. — Ты думаешь, я не страдаю? Если бы ты знал, как мне было больно, когда она от меня ушла. Эта боль не проходит и не пройдет, она меня преследует днем и ночью. Даже в плену, когда меня душманы пытали, я не ощущал такой боли… Все, ни слова про любовь! Я сыт ею по горло. Ты лучше расскажи, что в верхах о нас говорят? Когда эта дурацкая война закончится?

Владимир махнул рукой.

— У меня такое впечатление, что Москве не до нас. В стране идут демократические преобразования, республики бунтуют, шахтеры бастуют, Горбачев с экрана не сходит. Нутром чувствую, что-то надвигается, но не пойму что.

— Ты с дядей разговаривал, что он говорит?

— Молчит.

— Ну а когда нас отсюда выведут?

— Один Бог знает. Хотя поговаривают, что Горбачев на Политбюро этот вопрос поднимал, но его убеждают, что это будет поражением для Советского Союза.

— Да мы с самого начала, как только пересекли границу, потерпели поражение. Разве это война? Анекдот! Гоняемся по горам за душманами! Это не война. Там, наверху, наши гражданские правители просто нашу армию позорят. Недавно я слушал «Голос Америки», стыдно за нашу державу. Прав был тот капитан из фильма «Белое солнце пустыни»: «За державу обидно». Неужели в стране не найдется человека, который смог бы взять на себя ответственность и поставить точку в этой дурацкой войне?

— Эту точку мог бы поставить только Горбачев, но и он не решается, политическая система не позволяет ему это сделать. И мы с тобой здесь не просто воюем, а внедряем социализм в этой полурабской мусульманской стране.

— Володя, о чем ты говоришь? Да этим афганцам до социализма, как до луны пешком. Я недавно был в одном кишлаке, местные коммунисты решили землю крестьянам отдать, а они не берут, говорят, мол, без разрешения хозяина землю нельзя брать. Здесь свои обычаи и традиции, это не наш семнадцатый год, где мужик барина на вилы поднял и будь здоров. Вот посмотришь, уйдем мы, тут между ними произойдет страшная резня, и они этого ждут не дождутся. Мы для них…

Он, не договорив, замолчал, так как вошел начальник особого отдела подполковник Тарасов Войдя, тот ехидно посмотрел на Умара.

— Что, товарищ полковник, не успели должность принять, а уже крамольные речи завели?

На лице Умара задвигались скулы, в глазах сверкнули искорки гнева. Русин моментально перехватил его выпад.

— Василий Егорович, прошу к столу.

Не дожидаясь, когда тот сядет, быстро налил водки и протянул ему стакан. Тарасов колебался, но Русин настойчиво предлагал ему выпить. Подполковник, не устояв, взял стакан и медленно стал пить. Он пил маленькими глотками, как пьют обычно вино или воду.

Русин мельком взглянул на Умара. У того на лице было такое выражение, словно он готов был кинуться и разорвать на куски этого особиста. Русин понимал, что конфликт с подполковником чреват последствиями, тот не подчинялся ему и все, что происходило в его бригаде, докладывал по инстанции своему начальнику. Особист через своих агентов, которые были в каждом подразделении бригады, знал больше его, что происходило среди личного состава. В душе Русин недолюбливал ею, хотя понимал, что это его работа.

С приходом особиста разговор потерял свою естественность. Выпив еще пару стаканов, особист, покачиваясь, встал, подошел к Кархмазову, обнял.

— Я тебя люблю, но лишнего не болтай.

Когда он вышел, Умар зло бросил:

— В гробу и в белых тапочках видел я твою любовь. Контра, подслушал наш разговор. Вот посмотришь, Володя, заложит нас.