Джузеппе Конте - Осеннее равноденствие

Переход свершился. Опала листва всех каштановых рощ вокруг холма. Но лес остался невредим. Иногда он загорался сиянием, даже там, где сплетение ветвей и кустарников было всего гуще и где, как нам с ней хотелось думать, были кабаньи норы.

Ярче всего искорки света вспыхивали ночью, в черной сосновой хвое и среди ветвей дубов.

А днем в пикирующем полете грифов над вершинами чувствовалась какая-то непреклонная радость.

Лес остался невредим. На вершине холма, в траве, среди обглоданных кустарников, осталась распахнутая церковь, ряд стройных колонн.

А вдалеке, над соснами, дубами, холмами, мысами, утесами, длинное лезвие моря разрасталось уже несколько дней.

Я собрал книги и записи — написал я мало, только отдельные главы, — запер дом и спустился на побережье.

Сара и Капитан не вернутся в город вдвоем. Их дом наверху был продан, и больше я их не встречал.

Море все подымается. Теперь оно почти достигает высоты маяков. Отблеск от них этой ночью едва виден: сноп зеленого света с большого маяка разглядеть нелегко, а красный свет с маленького и вовсе неразличим. Над портом господствует мрак волн.

Меньше двух часов назад бледному солнцу из-под продолговатых свинцовых туч все же удавалось протянуть по открытому морю до самого мола полосу света, которая дальше сжималась и разрезала надвое по диагонали бассейн пустынного порта. Эта полоса света была яркая и золотистая, но временами, когда тучи закрывали верхний край солнечного диска, она становилась стального цвета, поблекшие остатки золота были только по ее неровным, размытым краям; если же солнечный круг заволакивало сильнее, полоса света из ослепительной делалась тусклой, цвета глициний, пыли, снега, цвета, еще невиданного на море.

Чайки, обычно летавшие стаями над самыми высокими соснами и засохшими агавами, в этот вечер летали над самой водой, и каждая кружила поодиночке, не спускаясь за рыбой; их было множество, и у всех нижняя, более светлая сторона крыльев сверкала в пепельно-сером воздухе.

Будет ли море вздыматься еще выше? Поглотит ли порт и маяки? Надвинется ли на меня?

Этой осенью волны бывали длинными, как горизонт, кверху они заострялись, и гребень делался прозрачным, как дутое стекло. Волны перепрыгивали скалы, бились о волнорезы и обрушивались на пляжи.

Быть может, оно будет вздыматься еще выше — когда море кажется притихшим, это означает, что оно готовится к более мощным ударам.

Осень. Праздник Самайна не наступил для меня. Не было видений, не было возрождения. Здесь, за двумя столами — один у окна, выходящего на восток, другой у окна, выходящего на запад, — я вспоминал лес и глядел на море. Неужели никогда не будет у меня смиренной и неодолимой силы того, кто призывает и прекращает дождь, кто приносит жертвы богам? Что я сделаю, если море надвинется на меня?

Я хотел написать книгу легенд о море, о лесах, о богах, о чудесах. Передо мной лежат заметки, планы, отдельные главы. Страницы. Да посетит их сострадательный юноша-бог, творец лазурных чудес; в то время как все умирает и ничто не возрождается, пусть он допишет эту книгу, которую я лишь начал.