Александр Морозов - Центр

Катя изредка взглядывала на Юру и, ничего не говоря, быстро отводила глаза, кусая губы, снова смотрела прямо перед собой, на шар в центре стола, на троицу, восседавшую по ту сторону, на капли, срывающиеся с каменных, уходящих в темноту сводов. Ее ладонь, Юра это чувствовал, горела, рука напряглась, а плечи — по контрасту — были безвольно опущены. Она поддавалась.

— Как тебе известно, или как тебе должно быть известно, все-таки в информации работаешь, в завещании Альфреда Нобеля среди ученых, которым должны присуждаться его премии, математики не упомянуты. Но у математиков есть своя высшая ученая награда — золотая медаль Фильдса. Она присуждается на всемирных математических конгрессах, и среди тех, кто ее уже получил, есть так называемые «граждане мира». Они не имеют подданства какой-либо определенной страны. Взамен этого у них есть паспорт Объединенных Наций, который дает им право жить в любой стране — члене ООН. Здесь, — председательша кивнула на шар, — лежит такой паспорт на имя твоего мужа. Приобретете математические способности Виктора Карданова, муж сделает выдающиеся открытия, решит последние из нерешенных проблем Гильберта, докажет Великую теорему Ферма или что-нибудь в этом же роде. После этого на очередном Всемирном математическом конгрессе ему будет присуждена Фильдсовская награда, и дело сделано. Ты сможешь уйти с работы и воспитывать троих своих детей. Это, не считая твоего первого сына. Но с ним проще. К тому времени он будет ходить к нам домой и подружится с Мишей. — Бутуз, ерзавший на высокой груди окаменевшей Барсовой, удовлетворенно кивнул, как бы удостоверяя непреложность матушкиных речей. — А этого — можешь мне поверить — более чем достаточно, чтобы у него до самого совершеннолетия не было серьезных проблем. По достижении же восемнадцати лет ему нужно будет решить только одну проблему: или застрелиться, уйдя в лес и не оставив прощальной записки, как это сделал в свое время друг юности композитора Сергея Прокофьева. Или же стать чемпионом мира по трехмерным шахматам, которые к тому времени стараниями гроссмейстера Давида Бронштейна и его последователей станут олимпийским видом спорта.

— Что я должна сделать? — почти беззвучно шевеля губами под самым Юриным ухом, спросила Катя. Но на том краю стола услышали.

— Для начала ты сделаешь так, чтобы Карданов работал под твоим началом. Он будет знать, что это я просила тебя об этом, и лет через пять сам придет ко мне. Репетиторство — пройденный этап. Натаскиванье перед экзаменами и прочее — это несолидно. Нужны настоящие знания: языки, математика, музыка, может быть, кое-что из философии. Поэтому у моего сына должен быть гувернер. Я смогу положить ему в месяц четыреста рублей. Впрочем, это уже не для тебя. Можешь принять к сведению для общего развития.

Маленькая женщина поманила Катю пальцем, и та медленно протянула руку к цветному стеклянному шару. Юра воспользовался этим моментом и, повернувшись боком, бесшумно выскользнул из каменной палаты. Он, не задерживаясь, прошел коридор и рванул дверь на кухню. Он спешил, но все-таки Катя опередила его, она была на кухне, стояла около газовой плиты и дослеживала момент, когда закипит чайник.

«Жаль, что я не вернулся о т т у д а первым, — подумал он, — тогда бы я ни в чем уже не сомневался».

Гончаров обнял ее сзади, она напряглась и хотела отстраниться, но он, лицом раздвигая золотистую прядь, поцеловал ее в шею и мягко, одними губами, стал жевать ее ухо. Катя шумно вздохнула и порывисто, одним движением повернулась к нему, сразу оказавшись в его объятиях.

— Ну что ты, Юрочка, что ты? Разве так можно? Ведь год, ты подумай, больше года…

— Все будет, как прежде. Я больше не могу т а к. Прости… Ну успокойся, не надо так. Но я хочу вчистую. Я тебе обещаю, больше ничего не будет. Только сейчас я не хочу, чтобы э т о на мне висело.

— Что я должна сделать?

— С Витькой… устрой. Не задерживай его прохождение…

Она кивнула головой, и… больше не было слов. Только ее рука, отведенная за спину, повернула тумблер горящей конфорки в горизонтальное положение.

Карданова как-то очень ловко подвели к этой двери. Утром ему позвонила женщина-кадровик из Института Сухорученкова и спросила, не может ли он подъехать, чтобы кое-что уточнить. Он сказал, что может, и уже через час входил к ней в кабинет. «Кое-что уточнить» оказалось каким-то очень уж странным занятием. Аглая Никифоровна водила тщательно ухоженным указательным пальцем по строчкам его анкеты, быстро читала вслух, время от времени поднимала лицо и, мягко улыбаясь, спрашивала: