Гийом Мюссо - Здесь и сейчас

Но черт! Черт! Черт!

Заорав, я запулил лопатку в противоположный угол кухни и, осатанев от злобы, принялся молотить шкаф кулаками.

Мало мне одного кошмара, так еще и этот?! Я не мог смириться, что сутки, отпущенные мне на жизнь, пройдут в этом году в вонючей кухне!

Неожиданно я разрыдался. Я не плакал уже давным-давно, но отчаяние было так велико, что я не выдержал. Я был один, я был одинок, и мне было страшно. Проклятие маяка размалывало меня в пыль, уничтожало. Пять последних дней — пять последних лет! — я прожил покорной куклой, не пытаясь понять, как мне действовать, как найти выход из ловушки, в которой я оказался.

Я опять подошел к окну. Взгляд завораживал океан пустоты, глубиной метров в двадцать, отделявший меня от земли. Брошусь в него, и все будет кончено. Мгновенно. Ни боли, ни страха, ни проклятия.

Радости и счастья тоже.

Бог знает почему, я вспомнил слова Фрэнка, сказанные мне на прощание в ту знаменательную субботу: «Вот уже тридцать лет меня мучает эта тайна. И мне кажется, ты единственный, кто способен ее разгадать».

Я вытер слезы. Не слишком умно искать опору в словах человека, который всегда тебе лгал, и все же я за них ухватился. Другого-то не было.

Я вернулся к металлическому шкафу и взял что попалось под руку — на этот раз скребок для сковородок — и продолжил борьбу, изливая на замок свой гнев и ярость и надеясь преобразовать их в положительную энергию. Прошло еще полчаса, и первый замок поддался. В образовавшуюся щель я просунул брусок, на котором точили ножи. Орудуя им, как рычагом, мне удалось справиться с двумя другими замками.

Наконец-то!

Я рассмотрел содержимое и не разочаровался: там лежали полотенца, передники, белые тужурки и — подумать только! — футболки. Я облачился в одежку кого-то из поваров и даже подобрал себе пару старых кроссовок «Катерпиллер», подходящих по размеру.

А потом стал терпеливо сооружать нечто среднее между веревкой и лестницей, связывая между собой все подряд. Приспособление получилось по моим понятиям достаточно длинное и прочное. Не глядя вниз, я крепко-накрепко привязал конец к оконной раме и соскользнул вниз. Спускаясь вдоль фасада, я дрожал, как лист. У меня кружилась голова, к горлу подступала тошнота. Но я по-прежнему не смотрел на землю и перебирал руками, упираясь ногами в стену. Так я преодолел пять метров, потом десять, потом пятнадцать…

Треск…

Веревка, которая казалась мне такой прочной, начала рваться. И разорвалась. Не знаю, уж с какой высоты я упал, но вот я уже лежу, скрючившись, на асфальте. Больше страха, чем боли. Я поднялся на ноги и двинулся вперед к подъездной площадке для грузовиков. Вышел на автостраду и стал голосовать. Прошло минут двадцать, пока наконец не остановился большой фургон. В кабине сидели два темнокожих парня, как я потом узнал — братья, занимавшиеся торговлей фруктами и овощами в испанской части Гарлема. Ребята оказались симпатичными. Слушали по радио регги и радостно дымили, явно не табаком. Подымить я отказался, но охотно взял бутылку с водой и нектарин. На Манхэттен мы въехали с севера, и они сделали крюк по Морнингсайд-Хайтс, чтобы высадить меня на углу 109-й и Амстердам-авеню.

Было семь часов вечера.

— Да как ты смеешь нос ко мне совать, хамло несчастное?! Убирайся! Видеть тебя не хочу! — кричала Лиза, намереваясь захлопнуть передо мной дверь.

Мы и трех секунд с ней не виделись.

Я не готовился к встрече, торопился прийти к ней с колотящимся от волнения сердцем, но мне не спешили открывать дверь. Я прислушался и отчетливо услышал в Лизиной квартире мужской голос, и это было первым ударом под дых.

А чего ты, собственно, ждал, Артур, голубчик?

Когда Лиза наконец соизволила открыть мне дверь, я с радостью увидел свое солнышко в потрясающей голубой ночнушке. Она сменила прическу и теперь носила челку и очень длинные совершенно прямые волосы. Зато ее серые глаза стали цвета штормового моря и смотрели на меня презрительно и враждебно. Я только открыл рот, чтобы сказать, как рад ее видеть, а она меня обозвала хамлом и захлопнула дверь.

Но я не отчаялся. Нажал на звонок и пальца не отпускал. Наверное, через минуту Лиза не выдержала:

— Может, успокоишься, парень?

В проеме двери стоял здоровенный полуголый парняга.

— Может, тебе неприятно это слышать, но Лиза просит тебя мотать отсюда, — объявил он, смерив меня презрительным взглядом. Особо насмешливую улыбку вызвал у него мой поварской китель.