Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Слезы счастья

Киона осторожно спустилась с крыльца и направилась к беседке. Ничто не могло сейчас подействовать на нее по-настоящему успокаивающе – даже этот пейзаж, достойный рождественской открытки.

«А я еще полагала, что люблю Делсена! – с горечью подумала она. – То, что я испытывала к нему, не идет ни в какое сравнение с теми чувствами, которые вызывает у меня Людвиг. В объятиях Делсена я испытывала не только восторг, но еще и страх. Моя мечта оказалась призрачной. Впрочем, нет ничего особенно удивительного в том, что я ошиблась: я ведь, когда его впервые повстречала, была еще совсем девчонкой. Кроме того, я всегда полагала, что Шарлотта и ее муж проживут вместе всю оставшуюся жизнь».

Ей снова стало казаться, что она – орудие судьбы. К ее глазам подступили слезы, а горло сжалось так, что стало больно. И тут вдруг, когда она изо всех сил старалась не расплакаться, она почувствовала на своем лице чье-то теплое дыхание: кто-то дохнул ей в лицо раз, еще раз… Киона с ошеломленным видом осмотрелась по сторонам, но никого не увидела. Затем она почувствовала, как кто-то, легонько прикасаясь к ней, пытается вытереть ее слезы. Однако рядом с ней по-прежнему никого не было видно.

– Шарлотта? – спросила Киона. – Шарлотта, это ты?

Как только она произнесла эти слова, на фоне ночной темноты появился блестящий образ. Это была Шарлотта в платье из зеленого муслина. Выражение ее лица показалось Кионе удивительно безмятежным.

– Ты же говорила, что уже никогда больше не появишься! – прошептала Киона. – Ой, прости меня, пожалуйста.

Призрак ласково улыбнулся, и эта улыбка подействовала на Киону как чудодейственный бальзам: терзавшая ее душу горечь исчезла.

– Мне пришлось появиться перед тобой, потому что ты слишком сильно страдаешь! Перестань плакать и терзаться. Не забывай о том, что я попросила тебя позаботиться о моем муже и моих детях – позаботиться так, чтобы они стали твоими близкими людьми. Ты ничего не поняла, Киона? Я прошу тебя об этом, потому что я люблю их всей душой, пусть даже мне и пришлось их навсегда покинуть. Я люблю их и желаю им счастья. Их счастье – это ты, Киона.

Песик тявкнул, и призрак Шарлотты почти мгновенно исчез.

«Нет, нет! – застонала Киона. – Это была не она, это появилось из меня самой, из моей души. Я сама усилием воли спровоцировала то, что сейчас увидела и услышала, чтобы снять с себя ответственность. Я сделала это из самого обыкновенного эгоизма».

Терзаемая сомнениями, она подняла голову и посмотрела на небо. Все то же теплое дыхание, ставшее сильнее северного ветра, ласкало ее и проникало во все ее существо, и она при этом ощущала величайшее блаженство. Ей даже показалось, что она отрывается от земли и переносится туда, где людские страдания исчезают.

– Киона! – раздался совсем рядом с ней мужской голос.

Это был Людвиг, накинувший на плечи свою куртку лесоруба. Он без каких-либо колебаний обхватил Киону руками и прижал к себе – так, как он это уже делал утром.

– Киона, не будь такой несчастной, – сказал Людвиг очень ласковым голосом. – Мне нужно уехать. Нужно соблюсти период траура. Мои родители меня ждут. Их очень огорчила смерть моей жены, хотя ее поведение в последние месяцы нашей с ней жизни в Германии сильно их разочаровало. Рядом с ними я смогу прийти в себя после всех этих ударов судьбы и поразмыслить. Но я вернусь. Я обещаю тебе, что вернусь, когда мы будем к этому готовы – мы оба. Я еще не готов, да и ты тоже. Нужно ждать этого дня без слез, без грусти. Каким стал бы мир без твоей улыбки?

Киона в знак согласия кивнула, а затем посмотрела на Людвига и подарила ему свою улыбку – самый ценный подарок, источник радости, небесного света и утешения.

– Вот так-то лучше, – восторженно добавил Людвиг.

Эту улыбку, которую Людвиг так хотел сберечь, он забрал у нее при помощи поцелуя, прижавшись губами к губам Кионы.

Июнь 1953 года, Гнездышко

Киона посмотрела на часы, висящие над дверью. Было уже почти пять часов вечера.

– Поторопитесь, дети, пора сдавать мне ваши сочинения.

Двенадцать девочек, из которых состоял класс, посмотрели на учительницу. Некоторые из них при этом улыбнулись, другие – еще не успевшие закончить свои сочинения – нахмурились.

– Через две недели у вас начнутся каникулы, – добавила учительница. – Скажите своим родным и двоюродным сестрам, что они могут сменить вас за этими партами, если захотят посещать мои занятия летом.

Киона была обута в сандалии на босу ногу, а одета – в широкую коричневую юбку с рыжим поясом и бежевую блузку с напуском, воротник которой был расшит разноцветными жемчужинами, образующими простые узоры. На ее спине лежали две длинные светло-рыжие косы, а на шее поблескивало ожерелье из маленьких перламутровых ракушек. Две недели назад журналист, специально приехавший из Квебека, посетил ее школу и сфотографировал Киону в окружении ее учениц: все они были детьми монтанье.