Пётр Алешковский - Владимир Чигринцев

Наспех простился со всеми, совал Валентине деньги за трехлитровую банку с медом, но не взяла — посылала Профессору на выздоровление. Помялись смущенно у порога, обнялись.

— Приезжай, хоть на Новый год, коли заскучаешь, — пропела добрая баба.

— Борису передай привет.

— Приедет — передам, — серьезно кивнула головой.

Чигринцев плюхнулся в коляску старого мотоциклета, не оборачиваясь, нахохлился в ней. Старый двухтактный движок застучал, Валентин резко бросил сцепление — скрипучее, но мощное сооружение рвануло по кочкам вперед.

— Приезжай, приезжай, дядька Володька! — звонко вопил вслед Ванюшка.

Помахал ему рукой через плечо, но оглянуться не посмел.

Чигринцев ночевал на печке в Николаевой избе. Проснулся утром от детского смеха — Колькины мальчик и девочка, затеяв игру, возились на полу. Старая колдунья приглядывала за ними, что-то ласково нашептывала, верно, вычитывала за громкий голос — оберегала покой гостя. Воля следил за ними из-за занавески — ведьмино лицо так и светилось, детишки прыгали вокруг, цепляясь за подол платья, пытались ее закружить. Старуха, расставив корявые руки, пугала — дети, понятно, только громче заливались смехом. Не подозревая, что их видят, они веселились открыто. Но вот хлопнула дверь, дети разом сиганули под кровать, продолжая еще игру, старуха же махом опустила руки, как-то по-прежнему сгорбилась, напустила на лицо серьезную мину, зашикала на входившую:

— Тише, тише, оне спят еще.

Колина супруга несла ведро с утренним надоем, была весела, холодок бодро разукрасил щеки.

Воля заворочался на печи, изображая пробуждение, затем оттянул занавеску, сощурив глаз, принялся заигрывать с детьми. Те недолго конфузились — скоро все втроем возились на печи, не обращая никакого внимания на окрики матери, подаваемые скорее ради приличия.

Установив крепкий контакт с детьми, он разом заслужил женское доверие — весело, ходко и плотно завтракал, нахваливал пироги, молоко, аппетитно уплетал яичницу, показывал, пугая детей, как страшно выли ночью волки на болоте. Мужики давно работали в гараже, спешили закончить дело, Воля на правах барина-заказчика наслаждался семейным уютом.

Колина жена суетилась у печки — готовила обед, бабка сидела в углу на скамейке, скромно поджав ноги, слушала, слов в его повествование не вставляла, но лицо оттаяло, светилось прирожденным добром, куда и пропала прошлая настороженная, суровая колдунья. Когда Воля живописал появление вурдалака, глаза ее, правда, стали строги, но ничего не нарушило всеобщей идиллии.

— Выходит, чеснок твой спас, старая, спасибо. — Он поклонился ей одной головой.

— А как же, он и спас, — ответила бабка, вроде поддержав его разбитной тон, и добавила уже назидательно: — Клад тем, кто ищет, специально не дается, он к особому сердцу идет, к легкому.

Но расспросы его не прокомментировала, заупиралась, замкнулась, как тогда за всеобщим столом.

Наевшись досыта, всех ублажив, и себя в первую очередь, Воля отправился в гараж. Мужики заканчивали сборку, клятвенно заверяли, что после обеда можно будет уже опробовать машину. А она, ласточка, свежеокрашенная, заново родившаяся, выглядела лучше, чем была до аварии. Позубоскалив, похохмив, не желая им мешать, Воля решил пройтись по деревне, а точнее, небольшому селу, раскинувшемуся на холмистых берегах большого ручья, впадающего в бобрянскую речку.

Яростно светило солнце. Попадавшиеся навстречу мужики и бабы, на удивление, не были пьяны, деловито здоровались в ответ, с интересом разглядывали незнакомца. Какой-то чистый дедок, тюкавший колуном промороженные ольховые чурки, оставил работу, пригласил покурить, поинтересовался, кто да откуда. Пустячный разговор взбодрил еще больше.

Воля зашел в магазинчик, накупил детям «сникерсов», пряников и злошипучего польского лимонаду в пластмассовых бутылях. Загрузив руки пакетами, по параллельной большой улице неспешно направился к дому. Избы здесь стояли крепкие, больше крашеные, забранные дорогим шифером, а если и толем, то как будто новоуложенным, аккуратно пробитым по стыкам рулонов сверкающей железной полоской. Покосившиеся, пьяные избы, как специально, село откинуло на закрайки, они не лезли в глаза, и если где и встречался падающий, хромоногий забор, хотелось верить, что горбыль на новую изгородь уже напилен, соштабелеван и только ждет своего часа — просто у хозяина никак пока не дошли руки. В конце прогулки он вышел к старому сельскому клубу (вероятно, бывшему помещичьему дому). Единственное здесь кирпичное двухэтажное здание с широким выдающимся крыльцом, оно было забрано лесами. Одно крыло, побеленное, сияло, как русская печь в доме чистоплотного хозяина, другое — находилось в работе. На лесах, под лебедкой, на уровне подоконников второго этажа стояли, обнявшись, два мужика-шабашника.