Оксана Аболина: Дневник Алексея Клеверова, санкт-петербургского виршеплёта

Вчера ходил с Ваней на ёлку в Аничков дворец. Взял сына на весь день, но почти не видел его — на представление и аттракционы, к сожалению, взрослых не пускают. Хотел прошмыгнуть по чёрной лестнице, однако там стоят дежурные и отлавливают зайцев. Обидно. Подождал в вестибюле. Ванечка спустился, лучащийся, как солнышко, прижимая к груди подарок. Всю дорогу пытался рассказывать о том, что было на спектакле, а мне приходилось напоминать ему, что на морозе разговаривать нельзя. Заболеет опять ангиной — Светка ни за что не отпустит снова. Чувствовал себя цербером на поводке у крохотного человечка. Привёз, отчитался жене. Бывшей жене. Не привычно это слово каждый раз добавлять. В прихожую соизволил выйти Олег. Ваня к нему радостно бросился, назвал папой. Кольнуло, и больно, между прочим. С Олегом даже здороваться не стал, крикнул Ване: «До встречи, сынок!» — повернулся и ушёл.

А сегодня затосковал, снял с антресолей коробку, где лежат альбомы с фотографиями и детскими рисунками и вдруг, неожиданно для себя, натолкнулся на собственный дневник, который вёл в 6 классе. Случайно уцелел. Остальные тетрадки я давно сжёг, а эта каким-то образом завалялась. Наверное, потому, что там про смерть Шевчука, она меня тогда изрядно зацепила. А может, из-за стихов.

Перечитал. Поразился собственной глупости. До чего же стыдно видеть себя таким, каким был в 12 лет. Мысли совершенно идиотские, наивные. Сжёг дневник в печке. Хорошо, что это больше никто никогда не прочтёт. Хотя стихи, впрочем, были неплохие, и весьма. Способности к стихоплётству у меня, по всей видимости, врождённые.

Подумал, что раз теперь вечера свободные — семьи нет, компьютера тоже (отдал Ване, когда со Светкой расстались) — есть смысл попробовать снова записывать основные события своей жизни. Надеюсь, через 20 с лишним лет они не будут выглядеть, как бред сивой кобылы.

Однако, поздно. Опрокину-ка перед сном стопарик. Продрог на улице туда-сюда мотаться, теперь вот согреться надо.

Одиноко. Лучше б уж не было этих зимних каникул, когда тьма пропитывает всё вокруг, даже освещённую тремя стоваттками комнату. Зашторил окна, чтобы мрак не вползал в помещение с улицы. В 6 вечера выглянул, надеясь на чудо — рождественский сочельник как-никак, но ни луны, ни звёздочки, ни света фонаря. Ни неба, ни земли. Мир в кромешной тьме.

Позвонил Машке Стакановой, мы так и дружим с 6 класса. Увы, расцеловался с автоответчиком. Жаль, хотелось поговорить с кем-нибудь, ведь кроме Машки и Вани у меня никого не осталось.

Потом вдруг вспомнил про Глебыча, наверное, старый дневник навеял — как он учил меня курить после смерти Шевчука, как мы прогуливали лекции в универе, как лазили по Саблинским пещерам. Всё же мы не совсем чужие люди, а не созванивались почему-то года два. Решил исправить ситуацию. Дзинькнул. Оказалось, у Глебыча всё по-старому, никаких изменений. Один я неприкаянный: жизнь летит под откос, как сорвавшаяся дрезина, а я даже затормозить не пытаюсь или спрыгнуть, несусь с головокружительной скоростью, страшно, а я ничего не делаю, чтоб спастись.

Достал из коробки с альбомами икону Божией Матери. Светке она никогда не нравилась, говорила, что боится её, вот и убрали. Теперь бояться некому. Повесил над телевизором, свечку зажёг, помолился, как умел. Всё надеялся, что если не чудо, то хоть ощущение какое от Рождества появится. Не появилось.

Вместо чуда — потекла батарея. В праздники прыгать по квартире с тазиком самое то. Водопроводчиков раньше понедельника не вызовешь. Попробовал заделать пробоину стеклотканью с эпоксидкой, но потекло в неудачном месте — где труба стыкуется с батареей. Лучше не стало.

Утром помолился перед иконой Божией Матери. О Ванечке, о Машке, о Глебыче. О Светке и Олеге не стал — перебьются, сами о себе позаботятся. Надо было бы, по идее, в храм сходить, поставить свечку за родителей, да и не только за них. Подумалось, что если бы я составил списки живущих и умерших близких, то второй оказался бы, увы, длиннее. И это когда мне всего 35. Что будет через 10, через 20 лет? В храм решил не идти. Я не настолько крепко верю в Бога, чтобы чувствовать себя там, как дома. На богослужениях мне неуютно, словно я кого-то обманываю. Так что достаточно того, что я дома помолюсь. Если это и фарисейство, то только перед самим собой.