Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

Каракачанка прядет, сидя прямо на тротуаре. Красная безрукавка, до черноты загорелые руки. Почему все руки, которые я любил, осенью были черного цвета? Тянется, покачиваясь, нить, а в ней и порхание птицы, и медные колокольцы — перезвон становится громче и чаще, словно стадо гонит вниз по склону сам вечер… Я иду, медленно, сосредоточась, боясь задеть эту нить и прервать голос моих далеких гор…

Вот что может дать человеку осенний базар. Будничный базар, приютившийся среди развалин познавшего бомбежку города.

У художника был приятель — певец. Они давно были знакомы. Художник много раз слушал его в операх, встречал у общих знакомых за чашкой кофе. Высокий, стройный, с бледными кистями рук (темный костюм подчеркивал их бледность), певец всегда старался казаться утонченным. Он ухаживал за женой художника. Взяв Марию за локоть, он подводил ее к окну или к раскрытой балконной двери, что-то показывал и, наклонившись, прищурившись, говорил медленно, нараспев, словно исполнял речитатив из оперы; потом отстранялся с легким поклоном и, подняв глаза к потолку, снова говорил, наслаждаясь собственным голосом. Он подбрасывал слова в воздух, как жонглер свои пластмассовые шарики, смотрел на их легкое бесплотное кружение, и ему чудилось: протяни он руну — и они упадут на раскрытую ладонь.

Художника это не раздражало, а лишь казалось забавным, хотя он находил, что в этой манере певца, в его продолговатом бледном лице с острыми скулами, на которых болезненно розовел румянец, было что-то от паяца. Певец продолжал находиться в роли и после того, как шпага и пурпурный плащ уже висели на вешалке в узкой артистической уборной, после того, как грим был снят и только под глазами остались легкие тени. Он жестикулировал в кафе, забывая, что он не на сцене, и, шагая по улице энергическими шагами, всегда украдкой поглядывал, не останавливаются ли, узнав его, прохожие.

Как-то художник встретил певца на узкой, поросшей дурманом улочке старинного рыбацкого городка. Там возле домов сидели мужчины и перебирали сети — пробковые поплавки шуршали по каменному настилу. Певца трудно было узнать. На нем была какая-то клетчатая рубаха, старый бежевый пиджак и давно не глаженные брюки. Художник решил, что обознался, и прошел мимо. Но сиплый, как от простуды, самоуверенный голос заставил его обернуться. Да, это был певец. Только лицо его осунулось, под глазами лежали черные тени — так бывает после затяжной бессонницы. Художник подумал, что с певцом случилось какое-то несчастье, хотел было его расспросить, но побоялся огорчить приятеля. Они молча пошли рядом, и певец сказал:

— Нервы не выдерживают, друг. Да и голос стал сдавать. Посоветовали поискать тихое местечко подальше от столичной суеты. Вот и нашел… Серая вода, мокрые сети и крик чаек над крышей. Два месяца шатаюсь по этим улицам. Говорят, морской воздух помогает… Ночью слушаю, как в сетях свистит ветер — этот город весь опутан рыбацкими сетями, — и мелодии осени мне кажутся тягучими и тоскливыми. Лежу в постели, прислушиваюсь, а сам думаю о сцене, на которую, быть может, никогда уже не вернусь…

На горизонте показались рыбачьи парусники, из-за туч выглянуло солнце, паруса вспыхнули во мгле, лежащей над заливом, и снова погасли.

— Морской воздух непременно поможет… Но имей в виду, что уже поздняя осень и здесь становится промозгло. Я каждое утро вижу, как мои холсты провисают и морщатся от влаги, — сказал художник, невольно глядя на певца с сочувствием и в то же время опасаясь, что он это заметит. — А что касается голоса… Каждый человек переживает кризисы. Я читал где-то об одном певце, не помню, кажется, итальянце… Но все прошло… Нужна только воля…

Завыла пароходная сирена. Это, как всегда в четыре часа, к пристани причаливал пароходик. На борту его не было видно ни души, но певец, наверно по привычке, пошел его встречать, ботинки громко стучали по мокрым блестящим камням набережной.

На следующий день, к вечеру (певец уже должен был вернуться со своей обычной прогулки к пристани), художник решил навестить приятеля. Других знакомых здесь не было, а ему хотелось немного развлечься.

Он направился к старому деревянному дому, где жил певец. Дом утопал в зарослях инжира — корни, выкрошив штукатурку, впились в фундамент. Художник раздвинул мохнатые листья и, чувствуя запах зреющих плодов, увидел сквозь ветки пристань. Волны двигались пепельно-серой массой, но песок их подсекал, и они с гулом обрушивались на берег, белые и фосфоресцирующие. У причала покачивался пароходик, волны ударялись о его левый борт и раскачивали желтый спасательный круг. Он напоминал венок, который вешают на шею победителя. Но берег был пуст, победитель не явился, и ему оставалось только венчать осеннюю меланхолию.