Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

«Хлебни, мистер, хлебни, погрейся», — сказал он, подавая мне бутылку.

Сам он уже основательно согрелся таким образом.

«Батюшке я тоже отнес бутылочку. И англичанам, как-никак и у них душа человеческая!» — извиняющимся тоном добавил он.

Уж не в первый раз слышал я от него об этой человеческой душе. Сделав глоток-другой, я проследил за действием ракии. В желудке у меня потеплело.

«Где фонарь?» — спросил я.

«Какой фонарь?»

Мысли его явно были где-то далеко.

«Ты уж прости, мистер, но помнишь наш уговор?»

«Уговор?!» — Я не мог понять, какое это имеет отношение к фонарю. Поднялся, заглянул ему в лицо и увидал знакомое мне нетерпение, теперь уже властное, неукротимое.

«Да, мистер, уговаривались мы с тобой, так что не поминай лихом, пришла нам пора расстаться».

«Как? Сейчас?!»

И тут вдруг мне стало ясно, о чем он. Да и чего уж яснее — когда вся его жизнь имела единственную цель: вновь обрести свою обожаемую Теменугу!

«Ты же видишь, — сказал он, и теперь уж не только нетерпение, но и тревога звучала в его голосе: — Видишь, что творится там, внизу».

В сущности, я ничего не видел. Только крыши да улицы, едва различимые сквозь снег и тьму. Кое-где мерцали робкие огоньки, разбегались, кружили. В стороне лежала Марица. Левее холмы — такие же, как паш, — тяжелой стеной заслоняли от нас горизонт.

И все же нетрудно было догадаться, что происходит внизу. Ведь мы сами открыли неприятелю свое местонахождение. Я был убежден, что к нам уже ползут со всех сторон, окружают. И хотя наши снаряды нарочно посылались за черту города и рвались где-то далеко в поле, я не сомневался: в любую минуту на нас может обрушиться шквал турецких снарядов.

«Иду вниз, — решительно заявил бай Никола. — Проберусь через Хисар-капию, а там, как свернешь к реке, их дом. Прощай, мистер, и да хранит тебя бог!»

Он протянул мне руку, но я почувствовал, что ему хочется обнять меня на прощанье, и шагнул к нему. Кроме того, я должен был отдать ему жалованье. Но тут вдруг мне пришла в голову мысль: что ему сейчас нужнее — деньги или помощь?

«Что ж, в путь! — сказал я. Решение было и для меня самого неожиданным. — Впрочем, сначала доложусь капитану Бураго, а уж тогда пойдем!»

«Как же так? Ты тоже?.. Ты со мной? — Он не мог поверить своим ушам. — Это опасно, мистер. Очень опасно!»

«К чертям! — сказал я. — Опасно или нет, хочу увидать, наконец, твою Теменугу!»

Услыхав о моем намерении, Александр Петрович только пожал плечами. Я видел, что ему сейчас не до моих причуд и еще менее — до печалей бай Николы.

«Если желаешь знать мое мнение, — братушка справится и сам», — сказал он, расстегивая шинель: ему явно было жарко.

«Что, Саша, пригодились бутылки синьора Винченцо?» — попытался я придать разговору шутливый тон.

«Нет худа без добра», — ответил он, кивнув.

Никогда прежде не называл он водку «худом», а «добро» она в данном случае принесла несомненно. Кое-кто из драгун даже отирал со лба пот.

«Так ты отпускаешь меня?»

«Не желаю ни разрешать, ни запрещать. Отчисляю тебя из эскадрона, и поступай как знаешь! На свой страх и риск!»

И, повернувшись ко мне спиной, демонстративно заговорил с кандидатом на офицерский чин, юным графом Ребиндером. Однако, когда мы с бай Николой уже двинулись в путь, Бураго не стерпел:

«Фрэнк!.. Фрэнк Миллет, альбом с рисунками оставь здесь! — крикнул он. — И если попадешь к туркам, скажи, что я согласен тебя обменять на их англичанина! Даже на обоих!» — Эти слова долетели до нас, когда его самого было уже не видно.

Подобная возможность прежде не приходила мне в голову, и, пока мы спускались в город, я все время размышлял над нею. Признаться, она некоторым образом льстила моему самолюбию. Ибо, по чести, кто я такой? Вот окончится война, говорил я себе, и художник-корреспондент Фрэнсис Миллет перестанет существовать, останется лишь свободный художник, никому не нужный или, точнее, нужный только себе одному, один из многих тысяч, что сидят в четырех стенах своих мастерских. Тогда как приключения прославленного путешественника Фредерика Барнаби, чем они невероятнее, тем вернее останутся жить благодаря его книгам. И до тех пор пока существует, бумага, пока человеческое воображение способно искать и верить, второго Фрэда Барнаби не будет на свете! Не естественно ли, что каждого соблазнила бы перспектива быть обмененным на такую знаменитость!

— Плоско, дорогой мой, избито! — насмешливо прервал его Фрэдди. — Но признаться ли, господа? Слава, даже осмеянная, сладка! И вдвое сладостней, когда вызывает зависть!