Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

В Галате мы бываем редко. Привезенных с собой двух рюкзаков с продуктами хватило нам на целую неделю, но потом у Михаила неожиданно открылся аппетит, невеселая жадность парнишки, выросшего на столовских хлебах. В столовых, конечно, можно получить все, что надо, кроме любви, с которой женщина готовит еду для одного. И когда я жарю перцы, Михаил, как ребенок, сидит рядом на корточках, целует мои закопченные руки или бегает по холмам, собирая сучки, чтобы не погас огонь нашего первого очага.

Странное место эта Галата, словно человек, не имеющий профессии. Хочет походить на село, но земли вокруг слишком каменисты, хочет походить на курорт, но пляж у нее плохой и далекий. И люди здесь живут такие же — моря боятся, как крестьяне, а мотыгу ненавидят, как моряки. Все они стараются устроиться на работу в Варне, а летом переходят жить в кухню, чтобы сдать дом приезжим софиянцам и чехам.

На почте, в окошке «До востребования» меня ожидало письмо от мамы. Единственный конверт, надписанный карандашом, — одинокий болгарский конвертик в пестром ворохе писем «par avion».

«Ну что ж, доченька, тебе виднее, — неровными буквами писала мама. —Хорошо по крайней мере, что вы вместе, а то, знаешь, Ганку, тети Верину дочку, послали в Пазарджик, а ее мужа аж в Благоевград…».

По утрам незаметно становится все прохладнее. Лето уходит, медленно и грустно, как дружба, уже надоевшая одному.

— Послушай, — сказал как-то вечером Михаил, — не иначе как там что-то неладно. Чем еще можно объяснить, что место заместителя главного инженера у них до сих пор не занято?

Таким я его еще не видела. Над бровями вздулся незнакомый мне комок мускулов, глаза полны мыслей, в которых мне не было места. Я взяла три сигареты и пошла вдоль берега. Михаилу нужно было побыть одному. Большие перемены человек осознает внезапно — за ночь, за час. И час Михаила пришел.

Мой час пробил однажды утром.

Я лежала на песке, и в плечо мне впивался острый обломок раковины. С севера неслись птичьи стаи, свивались спиралью над берегом и закрывали его своими тенями. Потом они разворачивались над морем, и вожак снова направлял их к югу. Только к югу… И каждый раз птица, летящая последней, оказывалась первой для следующей несущейся за ней стаи. Птицы живут ближе к солнцу, чем мы, и раньше нас чувствуют, когда начинает угасать его тепло. Неужели осень? Осень, а я уже не сяду за парту, я сама должна буду встать перед классом, и десятки глаз будут испытующе смотреть на меня… Как запомнить даты жизни всех писателей? И потом, у меня же нет ни одного приличного платья к началу учебного года!

— О чем ты думаешь? — склонился надо мной Михаил, заглянул в глаза, взял у меня сигареты и оставил меня одну.

И здесь, на берегу моря, в конце августа я пережила и свой первый урок… Я войду в класс и долго, одного за другим буду рассматривать учеников. И только потом скажу им: «Садитесь!» Так когда-то делала наша учительница по литературе. Затем я прочту список и сразу же запомню, как зовут каждого, — это внушает уважение. Потом расскажу им о Христо Ботеве, неважно, что там будет по программе. Я считаю, что на первом уроке болгарской литературы нужно говорить именно о Ботеве. А с другими учителями я всегда буду на «вы». Если коллеги с тобой на «вы», разве позволит себе кто-нибудь задавать глупые вопросы вроде: «Что у тебя завтра на обед?»

Высоко надо мной летели аисты. На юг, на юг. И каждый последний аист был первым для другой, летящей за ним стаи.

На станции я решила, что такой воздух здесь от паровозов.

Вот он весь наш багаж: два чемодана, две связки книг и термос — самая дорогая вещь в моем подвижном хозяйстве. Михаил уже бывал в этом городе на практике и теперь ведет меня очень уверенно. С чемоданами в руках и переброшенным через плечо моим зимним пальто он выглядит настоящим семьянином.

Адресные бланки в гостинице расспрашивают словно сплетницы: Откуда? Зачем? Надолго?

— Надолго? — спрашиваю я Михаила.

— Пиши — десять дней.

Десяти дней должно хватить. Михаилу, как дефицитному специалисту, обещали квартиру. Дежурная читает и тонко усмехается. Лишь несколько месяцев спустя поняла я смысл этой усмешки.

Наша комната расположена над самым рестораном, слышно, как сердится повар, а чей-то слезливый женский голос твердит:

— Да не я это, шеф, не я.

Я не люблю гостиниц. Окно, репродукция из журнала «Наша родина», стол без скатерти и графин с надетым на него стаканом. Никогда не пью из таких стаканов. Кровати, правда, удобные, но ведь они были удобны и для сотен других людей, и ночью иной раз кажется, что вот-вот кто-нибудь из них войдет и попросит освободить оплаченное им место.