Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом

Праздник задуман организаторами как непрерывная вереница сюрпризов.

То и дело гаснет свет, вспыхивают в темноте блюда.

Шагом входят ученики кулинарного училища с подносами. На них маленькие костры. Каждый участник праздника получает горящий клубень, наполненный чем-то медовым. Наверное, десерт.

Первый раз вижу горящую картошку.

Павел смотрит, как, играя, гаснет пламя.

Павел до лакомства не дотрагивается.

Павел снова на фронте.

Снова в Курземском котле, в том бою сорок пятого года, когда освободили Картофельные Ямы, в тот час в Ямах, когда снаряд попал в немецкий танк. В ту минуту, когда танк перестал гореть. В те секунды, когда в Картофельные Ямы пришел мир.

Танк дышал огнем. Вокруг валялись выброшенные снарядом клубни. У Павла потекли слюнки, захотелось печенной в мундире картошки. Солдаты стали собирать ее в каски, бросать на танк. Картошка пеклась, обугливаясь прилипшими к броне боками. Танк издавал странные, пугающие звуки — это, остывая, сжимался раскаленный металл. Несколько картофелин вспыхнуло. Солдаты хватали клубни руками, дули на пальцы, разламывали обуглившуюся шкурку, выедали мучнистую середину, обжигая язык и губы. Какое это было наслаждение — наворачивать печеную картошку, согреваясь жаром дотлевающего танка.

Каждый раз, когда Павла спрашивали о войне, он вспоминал горящие клубни. И тот бой в Курземском котле, когда освобождали Картофельные Ямы.

Бывало, на торжествах, сидя за богато накрытым столом, он не выдерживал и начинал рассказывать про лягушек — окопный хлеб, от которого до обуглившихся клубней в Курземском котле в ту пору было как до луны.

— Ты представь эту картину. Латышские парни черта лысого не боятся, пулям не кланяются, а ползут на животе по мокрому лугу. И не затем, чтобы застигнуть врасплох врага, — за лягушкой. Лягушка от тебя прыг-скок, прыг-скок, а ты, прошедший пекло, гоняешься за ней на брюхе, потому что кишки прилипли к хребту. Фашисты вжали тебя в болото, а выбить их с позиций не можешь. От унижения и злости выть хочется. А лягушка, будто в издевку, — подпрыгнет и шлепнется, подпрыгнет и шлепнется, и опять до нее не дотянуться рукой.

На тарелке Павла стынет картофелина, язычки пламени отплясали, погасли.

Павел черенком вилки смахивает со щеки слезу.

Видать, от мелькания света и теней защипало в глазах.

Посмотреть со стороны — невоспитанный старикан, вести себя за столом не умеет — водит вилкой по лицу. Как можно?

На память приходят слова:

— Настоящий мужик не плачет, смахнет слезу, и все.

Теперь я вижу, как это бывает.

По рассказам знаю о тех редких случаях, когда на щеках Павла видели слезы.

После войны за неделю до свадьбы бандиты убили невесту парторга Павла Пазара — Ирмгарде. Самого не тронули. Пусть помучается живой. Пусть поплачет на могиле.

Пазар, демобилизованный офицер, у могилы невесты не плакал, отдал салют из пистолета и смахнул рукояткой слезы. Невеста Павла была единственной жертвой в Картофельных Ямах после войны. Бункер, в котором прятались бандиты, вскоре обнаружили, но в бою всех их перестреляли, и выяснить, кто убил Ирмгарде, не удалось.

Павла выбрали первым председателем колхоза. Начал он на пустом месте. У «Единства» не было ни сейфа, ни здания конторы. Павел устроился в гостиной сбежавшего за границу старохозяина.

В теплое время года печей в доме не топили, дверей не открывали.

Председатель рассудил, что самое надежное место для хранения документов — печь. Однажды он открыл «сейф» и обнаружил кучку измельченной бумаги. Пришлось объяснить правлению, что все колхозные деньги съели мыши. Правление не поверило. Тогда он рассердился и вывалил остаток на стол. Мужики и бабы щупали крошечные кусочки бумаги и качали головами. Председатель не мог сдержать слез. Смахивал капли со щек ручкой от печати. Это были слезы обиды. Оттого, что не поверили. Оттого, что надо было изгрызенное мышами крошево выгребать из печки. Что самые близкие товарищи-единомышленники вертели в руках бумажный сор. Словно желали пересчитать, сколько отдал на съедение мышам, сколько положил в карман себе.

Музыка срывает сидящих из-за стола. Буйствует всеми цветами радуги.

Павел стряхивает раздражение.

Павел прогоняет воспоминания.

Павел вскочил.

Сабина отнекивается, но глаза сияют — муж хочет танцевать с ней.

Оба возвращаются разгоряченные. На лбу — испарина.

Сабина:

— Ох, как голова закружилась!