Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом

Экран манил красками, но забот тем временем прибавилось. Часть фермы решили переустроить. Станки поделили пополам: где была одна загородка, стало две. Чтобы под одной крышей и на тех же квадратных метрах разместить побольше свиноматок. Много ли поросятам надо? Лежат себе под лампами, да и только.

Валентина не привыкла работать в такой тесноте. Она чувствовала, что больше не охватывает взглядом всех подопечных, не поспевает вовремя на помощь ко всем вяленьким и слабеньким. Хотелось упасть в просиженное кресло, опустить руки и просто глазеть на экран. Но хлев хрюкал и визжал. И, превозмогая усталость, Валентина вставала и шла.

Время от времени забегала Ксения. Полюбуется яркими красками и еще успеет второпях изложить новости:

— Специалисты высчитали, что просторные станки — расточительство. Хлев сухой, воздух чистый, можно запихнуть вдвое больше. На следующей неделе жди строителей.

— Из животноводов еще кого-нибудь пришлют?

Специалисты предвидели эти опасения. Они, собственно, и легли в основу преобразований. Расчет был простой: Валентина не станет сопротивляться, возьмет на себя дополнительную нагрузку, и свиноматки окажутся в надежных руках. Количество поросят удвоится. Можно будет закладывать новые корпуса.

— А выдержат ли они в такой тесноте?

— В нынешних малых станках, видишь, не дохнут, — успокаивала ее Ксения.

— Ну коли так…

Перестройка закончилась, хлев наполнился, и спустя несколько месяцев Валентина почувствовала на себе, что значит новый ритм. Человек способен выдержать многое. Но сколько можно ломить без сна и без отдыха! Валентина привыкла держать в памяти всех до одного и опекать каждого, кто нуждается в помощи.

Телевизор работал на полную мощность с обеда до вечера. Некому только было смотреть. Старое кресло манило пуще прежнего, но не светящимся перед ним экраном. Хотелось откинуться и замереть хоть на несколько минут. Ложиться на диван-кровать она боялась — заснешь, а тем временем, не дай бог, что-нибудь произойдет. Стоило диктору заговорить погромче или заиграть музыке, как Валентина вскакивала и со всех ног неслась в хлев. И казнилась, если не успевала вовремя прийти на помощь.

Свинарка не справлялась. И чем больше выкладывалась она, тем больше наваливалось несчастий. Все чаще ее охватывала жалость к себе. Не потому, что двадцать пять лет провела в хлеву, а потому, что в полной мере ощутила свое бессилие. Жизнь утекла, а где-то в стороне от нее все это время жил мир, яркий и красочный. Теперь он не давал ей покоя и, когда она засыпала, вторгался в сон, будоражил и звал. Хотелось куда-то бежать, мчаться, чтобы отведать хоть самой малости его заманчивой пестроты. Раньше Валентине казалось, что она не имеет на это права, слишком дорога ей была память мужа. Он разбился в катастрофе. Хороший был человек, честный, порядочный. Потом надо было поставить на ноги сына. И она ушла с головой в работу. Дневала и ночевала в хлеву. Аустрис уже давно зарабатывал сам, он вырос неплохим сыном. А мать по-прежнему возила воз за двоих — за себя и мужа.

И что она нажила?

Набитый мебелью дом, в котором, сказать откровенно, у нее не было своего угла. Дом, где она чувствовала себя гостьей.

В полутораэтажном особняке Валентина останавливалась на час-полтора, когда предстояла поездка в район или в Ригу. Нельзя же прямо из свинарника отправляться в Дом культуры или в театр. Она распахивала полированный шкаф, поглаживала платья, которые мало-помалу стали тесны и вышли из моды. Из множества одежек ей годились лишь два костюма. Но Валентине больше и не требовалось. Она была счастлива, когда могла вернуться на ферму и там в своей каморке снова облачиться в серый халат.

Экран мерцал. Валентина забывалась сном, снова поднималась и шла.

Ксения, которая раньше редко заходила к ней, теперь стала заглядывать чуть ли не каждый день. И с нарастающим недовольством. В целом поросят рождалось больше, но в среднем приплоды снизились. Может быть, сказывалась скученность. Доктор уверял, что в хлеву всего предостаточно — кормов, тепла и сухого воздуха. Он не говорил, что виновата Валентина, вывод напрашивался сам. Руководители, конечно, могли спокойно поговорить с ней, втолковать, что без помощника не обойтись — нужен второй человек. Но они не стали этого делать. Так было легче. Если и погибало лишних два десятка поросят, не велика беда, в целом их все равно набегало больше, чем прежде. Катастрофическим такое положение не назовешь. В других местах дела шли куда хуже. Валентина по-прежнему держалась в лидерах. Но то было лидерство с оговорками. Валентина не привыкла выслушивать замечания. Четверть века она их не знала. И теперь вдруг ей выговаривает какая-то Ксения, которая в свиноводстве проработала всего пять лет. Ничего не скажешь, образованная, требовательная и товарищ неплохой. Неужели она не видит, что Валентина из кожи вон лезет? Что она работает не меньше и не хуже прежнего? Но всего не удержишь в руках. Заговори она о трудностях, о том, что не поспевает за всем, ее бы выслушали. Но свинарка молчала. Упрямо тянула лямку. Хотела доказать, что она все та же Валентина, имя которой не застит никакая тень.