Анна Йокаи - Что с вами, дорогая Киш?

— Кажется, я где-то уже читал об этом?

— Возможно, хотя таких немного, кто читал.

Вендел несколько смутился. Куда гнет старик?

— Я признаю только ясные мысли, не допускающие ложного толкования. Верю в силу разума, подчиняющего себе все инстинкты, — четко, как на экзамене, отрапортовал студент.

Профессор Яро в ответ на это неторопливо достал из кармана жилетки нарядный, с бахромой по краям, платок. Из того же кармана свисала цепочка, конец которой закреплен был в петлице. Вендел изучающе всматривался в старика, как археолог, осторожными пальцами смахивающий вековую пыль с неожиданно обнаруженной реликвии.

Затем профессор прочистил нос, до смешного податливый и мягкий, сплющивавшийся под его энергичными движениями то вправо, то влево. Когда же процедура была закончена, Яро аккуратно свернул носовой платок вчетверо и возвратил его на место, во внутренний карман.

— Я все еще люблю ту самую женщину, которую любил раньше, — неожиданно произнес он, слегка задыхаясь, — хотя ее уже нет в живых.

— Это ужасно, — искренне вырвалось у Вендела.

— А вы говорите — логика, — вздохнул профессор. — Где же тут логика, позвольте спросить?

— Любви теперь нет, профессор. То, что прежде называлось любовью, теперь всего-навсего соглашение.

— Соглашение? Но ради чего?

— Чтобы двое могли облегчить себе жизнь, при этом не претендуя один на другого как на свою собственность.

— Друг мой, прелесть любви как раз в пленении. Когда мы любим кого-то, мы метим его чело отличительным знаком.

— А мы оставляем его свободным, чтобы он мог жить, искать, познавать…

— И что тогда останется? Помимо одиночества?

— Я думаю, что останется большее, — ответил молодой человек. Он тоже высморкался. Его клетчатый носовой платок был смят в комок и, положенный на место, оттопырил карман бархатной куртки.

— Что же вы понимаете под этим бо́льшим? — продолжал допытываться профессор. — Объясните мне. Логически.

Вендел, уже начав терять терпение, сердито встряхнул своей шевелюрой.

— Вот так, милейший. — Яро немного потянулся, в глазах его чуть заметно сверкнули голубые огоньки, чтобы затем вновь погаснуть. — Ваша логика терпит здесь крах, — заключил он.

— И это говорит человек, всю жизнь положивший на изучение логических систем?

— Вот именно… Кому, как не мне, знать, что даже самая совершенная, самая законченная система служит только тому, чтобы ярким светом освещать все выпадающие из нее явления.

Чем дальше тянулась эта беседа, тем неотвязчивее становилось желание Вендела набить трубку табаком и выпить немного рому.

— Что-то я не пойму, о чем же мы тут говорим?

— Вам хочется закурить, не так ли? — неожиданно переключился профессор, угадав мысли своего студента. — Что общего у табачного дыма с логикой, спросите вы. Я же задал этот вопрос только потому, что… мой старший сын погиб от рака легких.

— Примите мои соболезнования, — пробормотал Вендел, понимая, что выражение это тут неуместно.

— Не стоит, ведь уже переболело, — ответил профессор. — Я сам хотел бы, чтоб эта смерть еще терзала меня. Но все проходит… Равно как и гибель моего младшего сына — его застрелили — давно уже не вызывает во мне боли при воспоминании. Жена… Вот здесь кое-что еще во мне теплится… О чем вы думаете вечерами, перед тем как уснуть?

— Ночами, — тихо поправил Карчи. — Ведь я ложусь очень поздно. И думаю я обычно о завтрашнем дне.

— А я о прожитом, — откликнулся профессор. — И удивляюсь, что до сих пор не наступает конец.

«Ради чего он болтает со мной обо всем этом? — не переставал думать Вендел. — Может, он хочет поймать меня на чем-нибудь, чтобы потом, застав врасплох, пристыдить?»

«Он, похоже, даже не слушает. Держит меня за выжившего из ума, хотя еще и крепкого старика, засидевшегося на своем месте».

Профессор Яро между тем замер в неподвижной позе, закрыв глаза и приоткрыв рот, точно с посмертной маской на лице. Затем, очнувшись, продолжил:

— В течение всей сознательной жизни мы помним, что ждет нас неизбежный конец. Но никак не можем смириться с этим, продолжаем упорствовать, балансируем на тоненьком волоске, прилагая отчаянные усилия. Где же тут логика?

— Инстинкт самосохранения, — сказал Вендел.

— Но для чего он? — Профессор пронзил молодого собеседника обжигающим взором голубых глаз.

— Ну как «для чего»? — Вендел беспокойно заерзал на неудобном стуле. — Чтобы жизнь развивалась дальше… порождала более сложные формы… живой материи…