Мун Ли - Наш испорченный герой. Встреча с братом

Мне казалось, что я оплакиваю неудавшуюся жизнь моего отца, но постепенно я начинал понимать, что плачу о себе самом — обо всех несчастьях моего прошлого, которые теперь было нечем оправдать. Плачу по своему духу, сломленному борьбой за выживание. Я вздрагивал, вспоминая те ярлыки, которые навешивали на меня коллеги — националисты и либералы — в восьмидесятых годах. Я — мракобес, жадно поглощающий плоды экономического развития при военной диктатуре. Я принимаю неоимпериалистов за освободителей. Я принимаю неоколониалистов за братьев по крови. Я радуюсь зависимости Кореи от развитых стран…

Я долго стоял, склонившись в поклоне, пытаясь утихомирить свои чувства. Брат ждал позади, наклонив голову. Наконец я выпрямился и кашлянул, давая понять, что церемония окончена. Я вытер слезы и принялся собирать разложенные на газете фрукты. Взглянув на брата, я увидел, что его щеки тоже мокры: моё чувство передалось и ему.

Я присел на газету, взял чашку с соджу и сказал брату:

— Есть такой обычай: соджу из приношений предкам после церемонии пьют потомки. Это называется «выпить благословенную чашу». Присаживайся, давай выпьем за отца.

Он присел, взял чашку и отпил из неё.

— Слушай, это случайно не чебивонский сорт [22] Чебивон — место в пяти километрах от Андонга, известное огромной статуей Будды. В Чебивоне изготавливают особый сорт соджу. ? — спросил он вдруг.

— Да, он. Но откуда ты про это знаешь?

— Отец рассказывал.

Он взял каштан, чтобы закусить, и спросил с улыбкой:

— И что, на холмах за отцовским домом по-прежнему масса каштанов?

— Ну да. Там сделали новые посадки, но на холмах по-прежнему растут каштаны. Значит, и об этом он тебе рассказывал?

— Да, и ещё о Сосновой долине, и о ручье возле каменоломни, и о красной горе, и о камне, с которого смотрят, как играет рыба в реке.

Брат перечислял места в моём родном городе так, как будто прожил там всю жизнь. Я живо почувствовал, как сильна была отцовская ностальгия, если он рассказывал обо всём этом своим детям, зная, что им не судьба всё это увидеть. Мне захотелось ответить брату чем-то равноценным.

— А скажи, — спросил я, — в Чхонджине всё так же холодно и ветрено? И ветер с песком, такой, что пробирает до костей? И поле гальки длиной в пять километров? А в Кимчхеке металлический завод всё так же дымит на всю округу?

— Но ты-то откуда это знаешь?

— А ты думаешь, мне было всё равно, где живет мой отец и братья? Я знаю и про гору, которую называют Две Ласточки, и про Верблюд-гору, и про ручей в Сусончоне.

Брат был явно тронут. Я даже почувствовал укол совести, видя, как он принимает любое слово за чистую монету. Мне всё время казалось, что я в чём-то обманываю его, и потому я говорил всё меньше и меньше. Теперь, когда я совершил нужные обряды и оплакал отца вместе с ним, мне стало с ним легко. До сих пор мной руководило чувство долга — я должен был многому научить младшего брата. А то, что он был мне только сводный брат, сильно усложняло эту задачу. Наверное, именно поэтому я старался произвести на него впечатление и так много говорил — что вообще-то на меня непохоже. Но теперь все эти усилия были уже ни к чему. Я молчал, а брат, напротив, разговорился. Он, видимо, тоже был не слишком общительный человек, но теперь, почувствовав во мне брата, да к тому же выпив изрядно пива и соджу, он стал задавать вопросы, которые его действительно волновали:

— Скажи, ну а какая там на самом деле жизнь, на Юге?

— Ну, там много плохого, это правда. Но живут ведь люди.

— А как живут? Я ничего не могу понять. У нас есть такое издание: «Факты о Южной Корее». Если им верить, то у вас страшная нищета. Но я говорил с людьми, которые бывали за границей, и по их рассказам всё получается прямо наоборот. Да и то, что тут рассказывают…

— Ну, на самом деле Южная Корея сейчас процветает, это правда. Но никто не может гарантировать, что это продлится долго. Нас иногда сравнивают с управляющим у помещика — с тем, кто собирает плату с фермеров-арендаторов и богатеет за счёт своего господина. А циники говорят проще — что мы на положении содержанки. Причём такой, которая тратит все деньги на наряды да ещё набирает в долг, вместо того чтобы думать о будущем и откладывать деньги. — Теперь я говорил откровенно, и брат тоже стал высказывать то, что думал.

— Да, слышал я эти разговоры, — сказал он. — Но я думаю, что не всё так плохо. Уж если есть рыночная экономика и частная собственность, то лучше быть помещиком, чем арендатором, как ты думаешь? Содержанкой, само собой, становиться не надо, но быть управляющим при капитализме — это уже успех. Значит, ты уже эксплуататор в мировом масштабе.