Олег Сенцов - Купите книгу — она смешная

Мой поток лингвистических испражнений прервал то ли предсмертный вопль, то ли боевой клич. Наверно, кто-то кричит, не успел подумать я, как послышалось продолжение, сказанное, скорее всего, голосом Джеббса: «Ты проверял? Он полный?» Я очень медленно поднял голову-телевизор, было ясно слышно, как мелкие кусочки битого стекла пересыпаются внутри деревянного ящика. Я долго искал фокусом Джеббса и нашел его, в конце концов, на вершине вагона, кричащего, прыгающего и делающего безуспешные попытки нырнуть в его содержимое — в нем сразу было узнаваемо порочное дитя американской детской индустрии, такой себе дядюшка Скрудж местного пошиба в алмазном варианте.

На крики сумасшедшего начали медленно и тягуче подавать признаки жизни две женщины-андроида, научившись сгибать и разгибать свои конечности, они по очереди спрашивали друг у друга зеркальце. Ангел в земном воплощении Джима Гаррисона также открыл глаза и начал их протирать вперемежку с очками — полуслепое дитя южных прерий также не понимал, что происходит. Эту пантомиму с ксерокопиями на людей завершал я, сидящий в позе тибетского монаха, в следующую минуту после того, как тот собственноручно разрушил картину из разноцветного песка, которую он выкладывал двадцать лет. Нас всех можно было показывать в маленьком цирке за небольшие деньги.

Вернул нас к жизни человек-инициатива, Джеббс-жеребец, который спрыгнул со своего вагона с небольшим прозрачным камешком в руке. Камень был средний, я бы даже сказал мелкий, особенно в сравнении с вагоном.

— Все один в один! — кричал кто-то мне в ухо.

Но в ответ из моего рта доносилось лишь гулкое «Ом-м-м…»

Джеббс поднял камешек с помощью руки вверх и попытался закрыть им солнце. Его глаза, в сговоре с нервной системой и мозгом, уверили своего хозяина, что солнце все-таки меньше этой стекляшечки.

— Надо взвесить, — не унимался голос победителя всех чемпионатов мира. — Интересно, сколько в нем карат? У кого-нибудь есть рис, чтобы точно измерить?

Мой мозг где-то глубоко внутри моего организма принялся за обсуждение этой задачи, причем чисто автоматически — по крайней мере, я его об этом не просил, — наверное, чтобы хоть как-то отвлечься от обезвоживания. Многочисленные мысли и выводы выдавались на табло, расположенное где-то позади моих глазных яблок, примерно следующего содержания: «На хрена ему знать, сколько весит один алмаз, если их тут, скорее всего (краткое включение очаговой памяти), таки шестьдесят тонн!», «Зачем менять драгоценные камни на рис? Это точно невыгодный бизнес!» Хотя я как-то раз слышал про одного парня из Индии, который так ловко составил контракт с одним раджой на патент по изобретению шахмат, что когда пришел день оплаты, то оказалось, что там на первую клеточку надо было положить одно зернышко риса, на вторую две, на третью — четыре и так далее, постоянно умножая число риса на два. Раджа поначалу подумал, что это халява, но когда счет пошел на мешки, а потом на рисовые караваны, и главный визирь шепнул ему на ухо, что до конца шестой линии не хватит и всего урожая штата, даже если займем у соседей, раджа понял, что кто-то над кем-то издевается и принял решение, что пусть лучше имя изобретателя шахмат останется неизвестным. Бедолагу положили на дно рисохранилища и засыпали наградой с тридцатой клетки, причем возможности сказать «Довольно!» никто не предоставил. И теперь мы не знаем, кто изобрел шахматы, но зато точно знаем, что жадным быть нехорошо.

Да… не нужно быть жадным — это я от шахматного риса к моему полю. И желания лучше иметь компактные — это я уже от поля к Джеббсовому вагону. Пока я развлекал себя старинными байками и современными выводами, женщины-андроиды, бросив и разбив в сердцах так и не найденное зеркальце, уже оценили ситуацию и принялись делить добычу, споря, кто же все-таки из них двух давал-не давал что-то сегодня ночью Джеббсу и посему имеет законное право променять свою совесть и свободу на половину вагона с дорогими стекляшками. Джеббс предложил им не ссориться, а попробовать провести ряд экспериментов, в ходе которых он, возможно, и сможет вспомнить, ну или хотя бы определить свою избранницу. Хотя даже мельком взглянув на его кошачью ухмылку, можно было догадаться, что следующим его предложением будет жить пока втроем — местными обычаями это не запрещалось, а еще примерно через неделю, когда он перетащит свой драгоценный, в прямом смысле этого слова, груз поближе к транспортным магистралям, прозвучит его последняя фраза, которую услышат эти дамочки: «Я схожу за билетами, а вы пока посторожите свой багаж. Вам взять места у окошка?» Но теперь меня это мало волновало. Мои чувства к Елен брызнули резко и с пеной, как жидкость из омывателя стекол в автомобиле — черт побери, а все-таки у нее ангельское личико, — но теперь щетки дворника протерли мой затуманенный взгляд и я могу смотреть на нее спокойно через чистое окно, видя все как есть, в том числе и грязь по его краям. А все ее вчерашние пострелялки глазками в Джима сегодня не имели ничего общего с циничным и цепким взглядом, кидающим свой прицел то на Джеббса, то на его вагон. Но ее можно понять, во-первых, она женщина и ей на роду написано всю жизнь только тем и заниматься, что устраивать и обустраивать свою судьбу. Во-вторых, вагон с бриллиантами кого хочешь собьет с пути истинного — не знаю, как вел бы я себя сам, если бы вчера Эльза, например, загадала бы себе пароход с долларами, а сегодня он швартовался бы к нашему лагерю. Очень может быть, что я дрался бы с Джеббсом на веслах, кто первым понесет ее на руках к трапу!