Юрий Щеглов - Святые горы

Иван Гагарин являлся позднее усердным членом кружка 16-ти, в который входили разные люди: Ю. Ф. Самарин, граф П. А. Валуев, барон Д. П. Фредерикс, А. А. Столыпин (Монго), князья А. Н. и С. В. Долгоруковы, Н. А. Жерве, граф А. П. Шувалов, К. В. Корчак-Браницкий, а также М. Ю. Лермонтов. Если не все там едино мыслили, то пасквилянтство заклеймили бы безусловно. Логично допустить, что Гагарина принесли в жертву с ведома Луи де Геккерна. Близкий к голландскому посланнику барон Густав Фризенгоф 14/26 марта 1887 года в письме к дочери Наталии Николаевны от второго брака А. П. Араповой обмолвился: «Александрин вспоминает, что среди них (недоброжелателей) находился и некий князь Гагарин, который написал Пушкину письмо в таком именно смысле». Слова «некий князь Гагарин» выдают тайные надежды Геккернов. Для Александрин князь Гагарин вовсе не был «неким». Между тем и здесь ни намека на Долгорукова, хотя в то время он давно фигурировал как автор пасквиля. Геккерны, очевидно, не возражали по поводу обвинений, выдвинутых против Ивана Гагарина. Кроме того, Гагарин долгое время жил во Франции, в непосредственном соседстве с Дантесом. Никаких фактов об их продолжавшейся связи — дружбе или вражде — пока нет. И, наконец, многие деятели русской культуры — А. И. Тургенев, Ф. И. Тютчев, Н. С. Лесков, Ю. Ф. Самарин и другие — продолжали общаться с Гагариным в течение долгих лет после смерти Пушкина.

Почему III отделение, развернувшее по приказу царя официальное дознание, не занялось Гагариным, о котором судачили в салонах, а гонялось за каким-то господином Тибо? Да потому, что там знали правду, и Бенкендорфу нужны были именно слухи, отводящие подозрения от действительных виновников — Нессельроде и Геккернов. Бенкендорф после откровенной беседы царя с Пушкиным в Зимнем 23 ноября 1836 года мог косвенно привлечь к ответу Луи де Геккерна через русского подданного Гагарина. Ничего подобного не было сделано, однако выгодные III отделению разговоры поддерживались. После книги А. Н. Аммосова, записавшего мемуары секунданта Пушкина Данзаса и прямо обвинявшего Гагарина и Долгорукова, скандал вылился в открытую форму. Не будет безосновательным предположение, что их компрометировали в интересах бюрократической элиты и придворных кругов. Аммосов был близок к чиновникам министерства внутренних дел. Никакого следа в журналистике, кроме «литзаписи», которая не во всех частях бесспорна, он не оставил.

Личность Долгорукова была не менее удобна, чем личность Гагарина. Довольно основательны ссылки на странный, вспыльчивый и склочный характер князя. Нельзя до конца сбросить со счетов историю с шантажом Воронцова. Вдобавок один отрывок из воспоминаний М. И. Жихарева, родственника и биографа Чаадаева (Ю. Ф. Самарин заметил в письме к Д. А. Оболенскому: «В скором времени к тебе подоспеет в Казань некто Жихарев, племянник Чаадаева, очень порядочный мальчик»), тоже заставляет призадуматься. Сложные взаимоотношения Долгорукова с окружающими его людьми были детально известны III отделению. «Вскоре после февральской революции 1848 г. Чаадаев получил по городской почте письмо. Это письмо на очень щеголеватом и видимо выработанном французском языке, — пишет М. И. Жихарев, — к сожалению, кажется, пропавшее, было за подписью «Louis Colardeau». В нем г. Колардо «заявлял себя врачом, изучавшим преимущественно душевные болезни и только что прибывшим из Парижа, города, как известно, в настоящее время (!) переполненного безумцами всякого рода. Приехав в в Москву, г. Луи Колардо поспешает обратиться к г. Чаадаеву, субъекту, для него чрезвычайно занимательному, любопытному и интересному, сумасшествие которого вообще давно и хорошо известно и состоит в том, что г. Чаадаев, будучи пустым и ничтожным человеком, себя воображает гением. Г. Луи Колардо предлагает г. Чаадаеву свои медицинские услуги безвозмездно и просит его их принять как личное и значительное для него, г. Колардо, одолжение, потому что он полагает возможным совершенное излечение г. Чаадаева, что неотменно навсегда упрочит его будущность, так как нет никакого сомнения, что ежели ему посчастливится исцелить субъекта столько замечательного и интересного, как г. Чаадаев, то он с основательностью может искать и надеяться места врача при графе Мамонове [2] См.: Ученые записки Тартуского гос. университета. Вып. 78.— Тарту, 1959; «Поэты 1790–1810 годов» (Большая серия «Библиотека поэта»), — Л.: Советский писатель, 1971. и тем на вечные времена обеспечить свое положение». К словам «врача» Луи Колардо о графе Мамонове в К тексте сделано примечание, которое, очевидно, приналежит М. И. Жихареву и носит явно недоброжелательный характер, свидетельствующий о полном непонимании личности М. А. Дмитриева-Мамонова и подлинных причин преследования. А между тем М. И. Жихарев, конечно, не мог не знать, что Чаадаев подвергался в свое время подобным же тяжелым репрессиям.