Юрий Щеглов - Святые горы

После двенадцати роскошные венки и гирлянды из живых цветов сразу почему-то увядали, обнажая облезлые, в грязных подтеках стены и уродливые деревянные приспособления. Буфет был разорен без жалости, дотла — вроде по столикам прокатилось голодное мамаево полчище, мебель в зале и гостиных встречалась и поломанная; дорожки, ковры, накидки, измятые и порванные, довершали грустную картину. Несмотря на жестокий мороз, стучали раскрытые рамы окон. Перепутанный серпантин, раздавленные хлопушки, прилипчивые конфетти и прочий хлам разноцветным мусором валялся на паркете. Брошенные маски напоминали неподвижные лица убитых на поле брани. Все, решительно все подтверждало древнюю истину: радость на земле быстротечна.

«Какое непристойное зрелище!» — подумал отнюдь не впечатлительный Вяземский.

Служители переругивались с подгулявшими гостями, тесня их вниз по широкой лестнице к вестибюлю. Там квартальные, озверев от холода и зависти, выталкивали тех, кто нетвердо держался на ногах, прямо на тротуар. В задних секретных комнатах, где резались в штосс и крутили рулетку, экономный крупье, послюнив сперва большой палец, гасил свечи. Кто продулся в пух и прах, потягивались, передергивали плечами в нервном ознобе, с деланным безразличием похлопывая себя по пустым карманам и отгоняя губительные мысли о завтрашнем дне. Короче говоря, нет ничего омерзительней маскарадного похмелья. Особливо стыдно за дамский пол в одних случаях несколько, а в иных и изрядно помятый, со свалившимися набок прическами, растекшимися белилами и румянами, оттоптанными шлейфами и, что самое обидное, с тоскливым разочарованием в покрасневших от табачного дыма глазах. Принцев, согласных сочетаться законным браком, и богатых бездельников, согласных взять на содержание красотку, давно не существовало, и разбуженные французскими романами женские мечтания немедленно остывали на ледяном ветру.

— Неужто все ваши противники такие дурные люди? — спросила густым баритоном маска, и Вяземский, в середине маскарада отошедший от благотворительного киоска, предположил, что сама судьба беспокоится о том, чтобы брошенное кем-то словцо не растворилось в пустоте, а было услышано и запечатлено для потомков в одной из его аккуратных архивных тетрадей.

Архивные тетрадки Вяземского наполнены бесценным материалом, характеризующим эпоху с разных сторон и полученным из разнообразных источников. Вяземский передает, впрочем, как и Александр Иванович Тургенев, массу разговоров и слухов, в которых ярко отразилось движение времени. Вот острая зарисовка или, скорее, наблюдение над деятельностью николаевской полиции. Ее не волновали тонкости. Какое равнодушие она проявляла к общественному развитию, свидетельствует следующий официальный список московских славянофилов: К. С. Аксаков, И. С. Аксаков, Д. Н. Свербеев, А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, Е. А. Дмитриев-Мамонов, А. И. Кошелев, С. М. Соловьев, профессор А. О. Армфельд, С. М. Бестужев, А. П. Ефремов, П. Я. Чаадаев. «Смешно видеть в этом списке, — отмечает далее Вяземский, — между прочими Чаадаева, который некогда был по высочайшему повелению произведен в сумасшедшие как отчаянный оксид енталист и папист. Вот с каким толком, с каким знанием личностей и мнений наша высшая полиция доносит правительству на лица и мнения». Для Вяземского не существовало мелочей. В капле отражалось мироздание.

— Ничего тебе не возражу-с, однако и я не шут, чтоб мной брезговали-с, а слуга царский. Я Пушкина и его шатию-братию печатал-с, а он меня? Я Пушкина при-глашал-с в свое издание, а он меня?

Чувствуя себя за массивными колоннами в безопасности, маски не прекращали резвую беседу.

— Ну, после того, что произошло между вами…

— А что произошло? Полемика-с! Не более того-с! Восстановить отношения между журналистами никогда не зазорно. Это тебе, милостивый государь, не семейная распря-с: горшки побили — и врозь. Тут высшая-с политика замешана.

— Что-то я тебя, Фаддей, не пойму.

— А не надо понимать. Не надо! Мной просто брезговать нечего-с. Позавчера на Невском Эолова арфа не поклонился. Сегодня поутру возле лавки Смирдина князь Петр Вяземский очки презрительно отворотил. А ведь мы оба в очках, близоруки-с, товарищи по несчастью. Видел его? Лотерейные билеты изволил покупать. Филантроп! Я в свое время знавал-с литераторов. Умы! Характеры-с! Один Александр Сергеевич, растерзанный проклятыми азиатами, чего стоил? Упокой, господи, его святую душу. А нынче? Каждый норовит дорогу перебежать, кус пожирнее урвать, деньжищ али славы. Падение нравов-с абсолютное и бесповоротное.