Юрий Щеглов - Святые горы

Между тем Булгарин совершенно запутался. По отношению к кому предок поэта был изменником? Защищая пусть условный или даже ложный идеал и выступая против Годунова, Гаврила Пушкин боролся прежде всего против выскочки узурпатора, против предполагаемого убийцы царевича Дмитрия и, в конце концов, против яростного притеснителя боярского рода Романовых.

В прошлые времена в ответ на приказание шефа жандармов осветить то или иное событие Булгарин протягивал через огромный стол листы, испещренные аккуратным почерком и собранные фигурной иноземной защепкой. Готово-с, ваше сиятельство. По прочтении вот эту часть прошу сжечь. Конечно, заметки писались в благородной манере и высоким штилем на случай не-уничтожения. Ну да за изящной формой мы, литераторы, не постоим-с.

— Ваше сиятельство, я к штукам аристократическим не причастен, — сказал, потупя зеленые очки-эллипсы, Булгарин. — Ничего пока не знаю, окромя противных слухов об известных вам ухаживаниях. Ничего я не ведаю, ибо, слава создателю, в иной сфере обращаюсь. Не специалист по камеражам. В редакции не кажу носа. Я месяц ужасно страдаю от инфлюэнцы, ваше сиятельство. Завтра еду в Карлово йодом дышать. Извините великодушно. Меня каналья квартальный с постели подъял больного, хотя ныне я безмерно счастлив лицезреть вас, каковой чести не удостаивался целую вечность. Наталья Николаевна-с такая авантажная дама, но не имел случая ей представиться.

Булгарин держал в Карлово дворника-татарина, держал за молчаливость: что ни спросит прохожий — моя твоя не понимай, хоть убей! Вот тактика-с! К разговору весьма годится. Бенкендорф опешил, иногда и грозная власть «пешит».

— Фаддей Венедиктович, какой же йод зимою? Зимою сыро, я к себе в Фалль ни ногой. Помилуйте!

Он с удивлением воззрился на Булгарина из-под набрякших синеватых век. Если сей выжига, заклятый враг Пушкина, заюлил, запрыгал, как карась на сковороде, толком не уяснив, чего от него требуют, значит, происшествие в доме на Мойке таит больше, чем мнилось. Недаром в булгаринском досье кто-то зафиксировал: «Обладает повышенным чувством опасности». Не объявиться ли самому больным?

— Я получил несколько анонимных записок со странными утверждениями насчет проектируемой дуэли, — солгал Бенкендорф.

Он никогда не умел быстро ориентироваться.

— Ваше сиятельство, это забавы сугубо не литературные, а аристократические, — захрипел Булгарин. — Супружеская неверность! Господи помоги! Дуэли-то строго запрещены законом, я же человек законопослушный. Я от них, как черт от ладана, и осуждаю всем сердцем.

— Пошел вон, скотина, — прервал его излияния вкрадчивый бархатистый голос, исходящий откуда-то сзади и вроде бы сверху. — Пошел вон, скотина. Простите, ваше сиятельство, за несдержку, но потачки давать не рекомендую, а вы по доброте душевной…

Булгарин обернулся и тут же вскочил. На пороге, раздвинув мощными золотыми эполетами портьеры, покачивался на носках широкоплечий, по-волчьи худощавый Дубельт с форменным портфелем под мышкой.

— Леонтий Васильевич, отец и командир, за что же вы на инвалида гневаетесь?

— Сам знаешь, за что! Зубы расшибу. Вон!

Булгарин попятился, крючась в поклоне. Ну, выручил, Леонтий Васильевич, ну, спасибо, отец и командир, ну, спасибо, век не забуду.

— Однако чтоб утром фельетон доставил на нравственную тему! А вечером в печать. И помни: Пушкин— враг общественного порядка, морально падший человек, с которым благотворная власть государя справиться добром не смогла. Да не забудь, все его грехи против общественной морали исчислить. Пшел!

Пятясь задом, Булгарин двинулся к спасительной дыре, страшась встретиться глазами с Дубельтом — не дай бог, перерешит и чего-нибудь добавит к исполнению.

— Не упустите из виду, Фаддей Венедиктович, что православная религия резко отрицательно относится к инцесту, распаду семьи и свальному грех;, и что на просторах нашей страны есть немало тихих обителей, где под присмотром опытных наставников человек может провести остаток дней в трудах и молитвах, — закончил, отдуваясь, Бенкендорф и подпер ладонью голову, как будто она рисковала сию секунду отвалиться.

Булгарин внимал шефу жандармов, где застал его начальственный голос, боком, не шевелясь, почти на одной ноге, вторая лишь касалась носком пола. Вот мука-то адская! По завершении фразы он со словами «слушаюсь, слушаюсь, ваше сиятельство» скрылся поспешно.