Юрий Щеглов - Святые горы

Остальную часть дня Юлишка редко приближалась к окну. Распаковав ящики, Иоахим, Готфрид и Конрад аккуратно убрали в фургон стружку и скрылись в штольне. К вечеру в дверь позвонил навозный жук и потребовал шланг, пообещав, правда, вернуть.

Шланг Ядзя отыскала в дворницкой у Катерины.

«Почему шланг обязан давать швейцар?» — кольнуло Юлишку.

— Где Катерина? — спросила она, дождавшись возвращения подруги.

— Где, где?! В гестапо допрашивают, вот где, — раздраженно ответила Ядзя, снимая ботики-ялики.

Слово «гестапо» стало известно всем от мала до велика в первый же день оккупации.

Гестапо, гестапо, гестапо…

Юлишка не понимала, что такое — гестапо. Но оно казалось отвратительным, это слово. Оно походило на паука-крестовника, на разбойный топот в ночи, на протяжный крик филина.

Юлишка решила не спрашивать больше ни про гестапо, ни про Катерину. Ничего хорошего с дворничихой не приключилось, это ясно.

— Автомобили моют и мотоциклетки, — объяснила Ядзя. — Газон испортили, бензином залили — воняет, сил нет.

Вечером, довольно поздно, немцы зажгли во всем доме иллюминацию, не соблюдая маскировки. Юлишка видела, как солдаты на третьем этаже, в квартире у Апрелевых, перемещались из одного желтого куба в другой — сновали из комнаты в комнату.

Как себя Марусенька чувствует, подумала Юлишка, не обижают ли ее?

А когда над домом взошла низкая, с почему-то искаженным лицом луна, немцы погасили электричество и завели пластинку — щемящую музыку: ритмичный вальс. Слушали они тихо, разбросав обнаженные тела по подоконникам. Огненные гвоздики сигарет расцветали на темной стене.

Немцы улеглись спать за полночь. Мрак сгустился, потому что в небе плавала осенняя, не дающая света луна. Ее золотой диск впитал всю желтизну солнца и, как скряга, не отпускал от себя. И луна, умница, хранила свой драгоценный свет до лучших времен.

Дом напротив университета будто вымер.

Затихли и у Кишинской. Рэдда посапывала на матрасике в кладовке. А Юлишка отправилась в кухню, и они вместе с Ядзей наконец поужинали, запив холодную гречневую кашу чаем. Юлишка вдруг ощутила, что пол, как палуба рыбацкого баркаса, ускользает куда-то из-под ног. Прихрамывая, ощупью она дошкандыбала до постели и забылась каменным сном.

Когда Юлишка поднялась на свой пятый этаж, ее сердце стучало ровно, успокоенно — так тяжелые, как ртуть, волны Балтики успокаиваются на час-другой перед шквалом, летящим за тридевять земель.

Дверь, на удивление, была не заперта. Юлишка несильно толкнула ее, привычно ловя ухом стон нижней петли, но стон не раздался. Юлишка опустила глаза: петля лоснилась от машинного масла.

Смазали!

Первое, что бросилось, — переднюю перегородили массивным письменным столом Александра Игнатьевича. На вешалке висели резиновые дождевики, а черные фуражки с высокими тульями и лакированными козырьками были аккуратно разложены на ее верхней полке.

Паркет обволакивал чужой — толстый — ковер. Ноги в нем тонули, и даже передвигать ими было нелегко. Юлишка всмотрелась и ахнула. Ну точь-в-точь ковер из апрелевской квартиры. Бабушка Марусенька такой же чистила одежной щеткой перед праздниками на балконе.

Неужели из самой Германии привезли персидский ковер, подумала Юлишка, и не поленились тащить в дальнюю дорогу?

Но через мгновение она воскликнула про себя: ах, глупая! Да этот ковер академические друзья подарили

Александру Григорьевичу в тридцать восьмом году, к семидесятилетию. Евгения Самойловна еще недовольна была: зачем потратились — дорого!

Ужасно, что могут подумать Апрелевы о ней, о Юлишке.

Зато в гостиной, что ее немного утешило, оставалось по-старому. Траурно и величаво под лучами солнца блестел черный «Бехштейн» с серебристой, суставчатой полосой чуть выше талии, отражая люстру и край шторы. Тахту только задвинули вглубь, в нишу.

Что творилось в спальне и в ее комнате, Юлишка не узнала: путь ей сурово преградил навозный жук.

— Ты кто? — спросил он по-немецки и втолкнул в кабинет, не дожидаясь ответа.

В хозяйском вольтеровском кресле с резными подлокотниками в виде львиных лап развалясь сидел один из молоденьких кузнечиков, в расстегнутом черном мундире, обнажив девственно белое топорщащееся брюшко, и болтал с кем-то по телефону. Зеленый шнур змеился из кожаной квадратной сумки, установленной перед ним на тумбочке.

Юлишка сразу сообразила, что это не главный жилец квартиры номер двенадцать и что когда главный жилец появится, то кузнечик будет сидеть в передней, за столом Александра Игнатьевича. А раз он не главный жилец, то и разговор с ним иной.