Ирина Голаева - Повесть об одинокой птице

– У тебя хорошая специальность. Я поговорю с людьми. Объясню все. Хотя бы на полдня.

– А что ты хочешь им объяснить? Что ты хочешь рассказать им обо мне? – встревожено спросила она.

– Да перестань опять заводить себя! Хватит!

И он схватил ее за плечи, пытаясь встряхнуть.

– Мне больно, – отстраняясь от него, протянула она.

– А мне не больно? Не больно смотреть на тебя, как ты заживо сходишь в могилу? Мне, думаешь, не больно?! – продолжал трясти ее он. – Но теперь я знаю, кто виноват! Я знаю, что теперь сделаю!

– Что знаешь?

– Знаю! – твердо ответил он.

– Мне надо покаяться.

– Не нужно тебе каяться! Пусть другие каются!

– Нет. Я постоянно чувствую себя виновной, безблагодатной, оставленной. Бог отвернулся от меня. Это Он покарал нас.

– Не говори ерунды!

– Это не ерунда. Это правда. Неужели ты этого не видишь сам? – воскликнула она.

– А что я должен увидеть? Бога твоего? Рыла этих христосиков в косынках?! Это с ними, что ли, Бог? – вышел из терпения он.

– С ними, – спокойно ответила она. – Я зря поверила тогда тебе. Ты обманул меня.

– Я не обманывал! Я и сейчас могу повторить тебе слово в слово, что говорил тогда. Они – лжецы!

– Не говори так! – воскликнула она. – Никогда больше не говори так! Я один раз поверила тебе – и вот итог, а ведь они меня предупреждали. Но я им не верила. Я верила тебе.

– И правильно делала, что верила. Мне и надо верить.

– Но итог?

– Какой итог?! Ты жива – вот самый главный итог. Ты жива!

– А ребенок?

– Ты даже не видела его. Мы не успели еще привыкнуть к нему. Мы не были с ним. Этого ребенка уже не вернешь, но у нас еще могут быть дети. Мы молоды, мы должны жить! Очнись от сна. Ведь все в руках Божьих.

Когда она услышала это слово, она вздрогнула.

– Бог и ты?! Как это странно. Это невозможно. Ты и Он.

– Возможно!

– А церковь? Разве можно быть с Богом вне церкви?

– А кто эта церковь? Твои баптисты, что ли?

Она опять вздрогнула при упоминании их имени. Он продолжал.

– Нет на Земле сейчас этой церкви Божьей. Есть организации, клубы, секты какие-то, но церкви нет! А нет, потому что сами люди давно решили для себя, что они знают Бога. Так веками и продолжают пребывать в этом неведении. В то время как Он далеко-далеко от них. Как можно Бога, который есть Дух, вместить в узость человеческого мышления?! Веками Бог дает людям свидетельства о Себе. А они вперили лбы в книги и не хотят выше букв своих ничего увидеть. Ведь сегодняшние христиане ничем не отличаются от иудеев той поры. Что у тех был Храм, были законы, свидетельства, Писания, то и у этих. Суть-то не поменялась! А поменяться суть должна. Если она остается прежней, то все остается по-старому. Люди не знают Бога, а если Он опять на Земле появится, то точно так же распнут Его. Я когда слышу их самодовольные рассуждения о Боге, то словно вижу, как они кресты для Него сколачивают. Может, и для меня тоже… Ты вот думаешь, что я ничего не понимаю. Что я неверующий. Да я, может, более всех вас верующий, потому что я такой, какой есть. Я не вру и не лукавлю. А вы вот все стараетесь сами себя в одежды чужие облечь, и Бога своего. Только это кукла осталась, а не Бог. Видел однажды, как католики Христу кукольные одежды приставляли, и матери Его. Как новый праздник, так и новое одеяние приставят. Вот вроде и одели Боженьку, вот вроде и сами одеты. Голым-то кому хочется быть? Голому совестно, некрасиво. А я вот хожу между вами голый и не стыжусь. Вы пальцами в меня тычете, а я плевать хотел на всех вас. Тошно мне от вашего пустого благочестия. Думаешь, если они косынку повяжут, то угодней Богу будут? Только косынками, крестами, рясами в Царство Божье не войдешь. Веру нужно иметь. Веру. А веру во что? Во тьму или во свет? Сказано ведь: «Веруйте в Свет и будете детьми Божьими!» А много ли кто в этот свет верует? Не удобнее ли тьме поклониться и быть в полусвете, в полутьме? Вроде не тьма ведь совсем. Но и не свет вовсе. А я так не могу! Мне или свет, или тьма! Я полутонов не приемлю. Нет и не будет для меня третьего варианта. Это для лукавства человеческого третий вариант подходит. Но только лукавство временно эту землю топчет. А как перестанет ее топтать, так за все свои третьи варианты отвечать будет.

Она, слушая его, начинала словно пробуждаться от глубокого сна. Она смотрела на его раскрасневшееся от негодования лицо, и ей казалось, что она говорит с огромной птицей. И эта птица призывает ее к полету. Может, к безумному, но полету. Полету над всем и назло всем. В эти минуты она впервые забыла о своем горе. Смотря на него, на эту жизнь, которая, как гейзер, так и била из него, она и сама начинала оживать. На ее лице выступил румянец, и она удивлено произнесла вслух, сама не зная, для кого: