Дмитрий Сазанский - Предел тщетности

После слов Решетова меня маленько отпустило, и я накинулся на еду. Предусмотрительный генерал сделал яичницу на четверых и я не заметил, как проглотил почти все, что еще недавно шипело на сковородке. Решетов, в отличие от меня пил сок и налегал на салат. Покончил с едой, захотелось закурить, я машинально похлопал себя по карманам и вспомнил, что забыл сигареты в бильярдной. Мои манипуляции не остались без внимания генерала, он улыбнулся, театральным жестом открыл ящик и достал блок сигарет, той марки, что я курю, синеньких, как уверяет реклама, с низким содержанием никотина.

Закурил и с первой затяжкой пришел кашель, легкие будто выворачивало наизнанку, я выскочил из-за стола и бросился в ванную к раковине, открыл кран, харкал и пил воду. Когда отпустило, вытер лицо полотенцем, глядя в зеркало, злорадно подумал — заодно и умылся.

Вернувшись обратно, я обнаружил, что Решетов переместился в зимний сад, не забыв прихватить поднос с выпивкой. Сидя на кушетке, он махнул мне рукой — присоединяйся.

— Давай с тобой сразу условимся, — начал генерал, когда я опустил зад в кресло напротив него, — ты не на допросе, я не следователь — желаешь что-либо рассказать, валяй, не хочешь — насиловать никто не будет.

Ты у меня в гостях, значит, я тебе по любому помогу. Единственная просьба — не ври, я побасенок от Петьки наслушался столько, что изжога замучала.

В подтверждение слов Решетов провел ладонью по горлу, показывая уровень спрессованных фантазий внутри себя. Не знаю почему, но меня прорвало — незваный гость решил рассказать мудрому Жоржу все, от начала до конца. Я начал говорить, и на протяжении долгого, монотонного рассказа с отступлениями, повторами, несуразными размышлениями мне ни разу не пришло в голову прикоснуться к графину, речь проворным ручейком лилась сама собой, иногда слишком поспешно, словно школьник боялся не успеть выговориться за отведенный ему урок. Сколько прошло времени с начала повествования, я уже не понимал, казалось, что мир исчез, и мы одни кружимся во вселенной вместе с зимним садом. От однообразного бубнежа Жорж порой закрывал глаза, будто впадал в дрему, но стоило мне остановиться, как я сразу натыкался на внимательный взгляд Решетова — создавалось впечатление, что я напрямую диктую рассказ ему на подкорку, как только возникала пауза, генерал выпадал из автоматического режима записи. Закончив, я собрался потушить сигарету и с изумлением обнаружил, что круглая желтая пепельница доверху забита окурками, напоминая солнце в период активности с короной из пепла, которым был усеян весь стол. Глянул на часы, пять по полудни, файв о клок, время третьего чая у англичан, но мы не на туманном Альбионе, поэтому с чувством выполненного долга тяпнул водки.

— Вот собственно и все, — надиктовал я последнюю фразу.

— Да уж, — Решетов потянулся к графину и плеснул себе, — история настолько невероятная, так не похожа на правду, чтобы быть ложью. Поверь, я в этом немного разбираюсь.

Пока генерал говорил, почудилось, что меня попробовали макнуть с головой в кадушку с дерьмом, но в последний момент передумали и ободряюще потрепали по щеке отеческой рукой. Следующий вопрос показал, что мудрый Жорж отнесся к путаному монологу гостя со всей серьезностью.

— Скажи, ты не боишься впасть в немилость у подельников за то, что сдал их мне со всеми потрохами?

— В конце концов, мы договор кровью не подписывали. Да и какая разница, любое мое действие или слова они все равно вывернут наизнанку. Уверен, начни я строчить роман сутками напролет, они бы перед окончанием сперли рукопись и клялись бы, что Никитин в небо плевал все это время. Им что-то другое от меня надо, а что, непонятно, — я поднялся. — Пойду покемарю, извини, сил нет никаких.

— Конечно, конечно. Мне тоже не мешало бы вздремнуть, — радостно согласился Решетов. — Графин прихвати, — крикнул он в спину.

В бильярдной лег на диван и накрылся пледом с головой, через пару минут услышал шаги неугомонного генерала, видимо он следом принес-таки выпить-закусить. Непонятно, спал я, дремал, или память прокрутила кино моей юности, случившейся в прошлом веке, в иной стране и, казалось, не со мной.

В девятом классе Мишка Варенбург взял фамилию матери и стал по паспорту Кривулиным Михаилом Аркадиевичем. Смена фамилии повлияла на него или просто детство кончилось, но он энергично рванул в учебе, напоминая опытного стайера, что берег силы всю дистанцию, перед финишной чертой резко прибавив темп. Я оставался топтаться среди трояков, и Мишку, преображение которого обрадовало учителей, начали ставить мне в пример. Отставание от друга было столь значительным, что мы окончили школу в разных весовых категориях. Я не стал испытывать судьбу и подал документы в инженерно-строительный, на самый задрипанный факультет, Мишка же наоборот бросил вызов фортуне, решив поступить в престижный институт международных отношений. Не только мне, но и всем окружающим эта затея казалось безумной авантюрой с заранее предрешенным финалом и совсем не из-за пятого пункта — год выдался урожайным, за высшим образованием косяком, как на нерест, потянулись внуки нашей партийной элиты. Кто бы сомневался, Мишка не прошел по конкурсу, хотя вступительные сдал практически на одни пятерки и направление из райкома комсомола гласило, что он за светлую идею маму родную не пожалеет. С такими результатами без экзаменов вполне можно было подать документы в ИнЯз, по упертый Мишка не искал легких путей и отправился в армию.