Джим Шепард - Книга Аарона

Адина посмотрела на меня, и выражение моего лица ясно говорило о том, что я понятия не имел, что мама собирается такое сделать.

– Не думаю, что девушки хотят смотреть на кукольные спектакли для детей, – сказал я маме.

– Это не кукольные спектакли, – ответила она.

– Я видела их парад, когда им пришлось перебираться в гетто, – сказала ей София. – Это был натуральный цирк.

– Я их тоже видел, – сказал я.

– А ты видел повозки с геранями?

София сказала, что слышала всевозможные байки о Корчаке: будто его увезли в лес и застрелили; будто его забрали в один из лагерей; будто его посадили на лодку до Палестины. Проблема заключалась в том, что он отправился прямо в гестапо, чтобы опротестовать конфискацию какой-то жалкой картошки, да к тому же, придя туда, отказался надевать повязку. Выяснилось, что его побили и бросили в камеру, но через месяц все-таки отпустили.

– Они его отпустили? – спросила Адина, заинтересовавшись этой частью рассказа. – Почему?

София потерла большим пальцем подушечки остальных пальцев.

– Разве он богат? – спросила Адина.

– У него имеются богатые друзья, – сказала ей София. Она сказала, что также слышала, будто его привратника-поляка в тот же день побили чуть ли не до смерти, потому что он лично подал прошение о том, чтобы пойти в гетто вместе с сиротским домом, однако арийцы больше не имели права работать на евреев.

Мы вчетвером слушали разговоры за соседними столиками. Я видел разочарование в маминых глазах.

– Пашут и воруют, пашут и воруют, вот такие времена у нас настали, – сказала она.

Девочки только посмотрели на нее и допили чай. София держала кубик сахара между губами и высунутым языком, и наконец он полностью растворился. Мама поднялась и вытерла глаза. Ну что ж, произнесла она, если нам интересно, новый сиротский дом теперь располагался на улице Хлодной, в малом гетто.

– Мы пойдем, – сказала София.

– Конечно. Там может быть весело, – посмотрела на нее Адина.

– Да, может быть весело, – повторила София.

Мама осталась довольна и вышла прежде, чем мы могли бы изменить решение.

Адина сказала:

– Тебе не удастся заставить Лутека и Бориса пойти.

И София ответила:

– Я даже не буду пытаться.

В тот вечер за ужином мама сообщила всем радостную новость, на что отец Бориса задался вопросом, почему немцы отпустили Корчака.

– Может быть, они сделали его информатором, – сказал Борис.

– Может, он дал им кучу золота, – предположил мой брат.

– Немцы знают, что он – лучший детский специалист и реформатор образования во всей Европе, – сказал отец. – Его знают даже в Англии и Франции. Он, должно быть, самый защищенный еврей в гетто.

– Большая шишка, – сказал Борис.

– Это с ним случился скандал перед войной? – спросил отец Бориса.

– Что еще за скандал? – спросила мама.

Отец Бориса поднял руки в знак того, что не хотел никого обидеть.

– Он потерял свою радиопрограмму и должность в суде для несовершеннолетних, – сказал отец. – Он отправился в путешествие в Палестину, и после этого люди больше не могли смотреть сквозь пальцы на тот факт, что он на самом деле – не поляк Януш Корчак, а еврей Хенрик Гольдсмит.

На улице послышались выстрелы, мы все затихли и прислушались. Суп был сварен из свекольной кожуры и листьев крапивы с маленькими комочками каши.

– Никому не хотелось ставить еврея во главе польских малолетних преступников, – добавил отец. Но я продолжал размышлять о том, почему немцы все-таки отпустили Корчака, а все остальные начали думать о чем-то другом.

В СИРОТСКОМ ДОМЕ ТАБЛИЧКА С НАДПИСЬЮ «Коммерческая школа Ресслера второй ступени» была перечеркнута, и под ней на бечевке висела деревянная доска, которая сообщала, что это – « Детская республика ». Маленькие девочки в костюмах, сшитых из кусочков бумаги и прочих лоскутов, провели нас внутрь и указали на складные стулья перед сценой.

– И кого ты должна играть? – спросил я девочку, которая вела меня.

Бумага на ней была в основном окрашена в зеленый, и она сказала:

– Я – дракон.

Сцена представляла собой платформу в конце главной комнаты на первом этаже. Когда все стулья заполнились и люди уже подпирали заднюю стенку, полная женщина, которую я видел, когда Старый Доктор тянул ее по улице, вошла через заднюю дверь и все начали аплодировать. Она принесла кактус, который поставила впереди сцены. Она поприветствовала всех в сиротском доме и сказала, что ее зовут Стефания Вильжинска и что она является старшим учителем. Она представила кактус как свою любимую сиротку и домашний талисман, и все рассмеялись, как будто знали, о чем она говорит. Затем она сказала, что ей доставляет большое удовольствие представить величайшего гуманиста и интеллектуала Польши.