Поль Констан - Несчастье на поводке

Он пошел с Оливье в гараж забрать рыболовные снасти. Это был деревянный домик, который называли то «ларьком», то «избушкой». Они отнесли добро в джип. Оба в хорошем настроении — счастливые отец и сын. Приятели. Оказавшись с Кэти снова на пороге дома, на сей раз, чтобы попрощаться, он посоветовал ей отдохнуть и отвезти детей, например, к матери, или даже переехать к ней, пока ремонт не закончится. Чем вызвал шквал криков и оскорблений, который обрушился на него таким высоченным голосом, что он даже его не узнавал, как будто это не Кэти, а какая-то сумасшедшая, «завороженная», — уточнила Малу. Она опять ему угрожала смертью, кричала, что не вынесет, если детей заберут, а он радовался, хотя бы тому, что Оливье снова ушел в кухню и надел наушники, а значит не слышит всего того, о чем горланит его мать.

Джефф согласился с описанием произошедшего. Он рассказал судье, что все слышал, он притаился на лестнице, когда Тони стал барабанить в дверь, явно собираясь ее вынести. Он не видел его, он не знал его, но слышал его угрожающий тон, и понял, что Кэти его боится. Она не врала, когда говорила, что этот тип приводит ее в ужас. Он едва сдержался, чтобы не вмешаться. Но как только тот ушел, он сбежал с лестницы и обнял Кэти, такую крохотную, как птичка. Он не знал, как заключить ее в свои объятья. Ее трясло. Он шепнул ей на ухо, что она не одна, что он ее защитит, ее и детей. Никто их не разлучит, никто не причинит им зла. Ее все еще трясло, и он предложил остаться у нее на ночь. Она вдруг оттолкнула его с такой силой, которой он даже не ожидал от этой хрупкой женщины. И ответила ему, что это ни к чему.

Он обязательно придумает устройство, благодаря которому Тони не сможет проникнуть в дом. Она сказала ему тогда, что этого мало, что надо сделать так, чтобы он раз и навсегда не смог больше обидеть ее.

Джефф был влюблен в Кэти. Он никогда не оправдывался и даже настаивал на этом, переложив на любовь вину за преступление, которое содеял. Отвечая на вопросы судьи, он твердил, что любил Кэти. Вот его единственное оправдание, ничего лучше он не придумал. Всем, кому ни попадя, он повторял, что полюбил ее — такую изящную, бледную со светлыми волосами. Моя волшебница, моя принцесса, — убеждал он своего адвоката после совершения убийства, он сделал это из-за любви. Ему очень нравилась жизнь внутри ее настоящего дома, он ведь с детства ничего лучше не видел, чем собачья конура, только оттуда его не гнали. Никого лучше из живых существ, чем собака, которая прижималась к нему в надежде на тепло и ласку. Ему нравилось, что у Кэти были дети, к тому же мальчики — девочки его раздражали — она их хорошо воспитала. И если бы не ее тупой муж, она была бы превосходной матерью. Из-за постоянных вторжений Тони, она была всегда начеку, нервная, встревоженная, постоянно думала, чем ей ответить на очередное его требование или угрозу.

Кэти была единым целым со своими детьми, и целое было неотделимо от ее красивого домика на пляже, платанов перед террасой, краешком моря среди деревьев. В его перевернутой с ног на голову, сумбурной жизни на поле боя, на стройках, в лагерях, в колонии и камере, Кэти стала тихой гаванью, где можно пришвартоваться, чтобы набраться сил, и быть может, даже закончить свои дни. Ему нравились ее четкие движения, с каким изяществом брала она кастрюлю, зажигала газ, помешивала кашу деревянной ложкой, пока та не загустеет.

Он никогда не видел утюг. Носил помятую одежду, редко стираную. Кэти же гладила, как только у нее возникала свободная минутка, она гладила, прежде всего, одежду, но и постельное белье тоже, он даже никогда и не подозревал, что белье может стать предметом таких хлопот, детские пеленки, простыни, наволочки. Она гладила, глядя через окно на море, ее отсутствующий взгляд скользил с моря на гладильный стол и обратно. Она мечтала. Ему нравился запах выглаженного белья, пара, чистоты, детской туалетной воды, он как раз тогда и выучил это слово, с запахом вербены, запах он тоже там впервые услышал, он, наверное, стал ассоциироваться у него с любовью к Кэти. Бельевую комнату он уважал, как святую святых, с чистым бельем, ребенком в переносной колыбели, и особенно маленький красный огонек утюга, который горел днем и ночью, как огонь Скинии, как реальное присутствие Кэти, подпитываемое электричеством. В самые сложные времена молоко для ребенка разогревалось на подошве утюга.

Он рассказал судье, что в начале у него не было других забот, как только помогать Кэти. Заменить ей Тони и мать-эгоистку, всех тех, кто оставил ее разгребать все это в полном одиночестве. Рядом с ней он чувствовал себя, как тогда в детстве, в конуре с собакой. Разница лишь в том, что он вырос и постарел, а конура превратилась в дом. Прижаться к собаке, прижаться к Кэти! Он рассказал судье, что очень быстро нашел себе место рядом с ней, свое настоящее место, которое искал всю свою жизнь, и уже, казалось, потерял надежду. Стоило ему где-нибудь зацепиться, его сразу же гнали прочь. Десять крыш за пятнадцать лет! Повзрослев, он постоянно скитался, потом был перерыв в тюрьме, после — немного перевел дыхание рядом с Лили и познакомился с Кэти, с ее домом, ее семьей — на месте, где еще недавно был Тони, он обрел, наконец, убежище, которое всегда искал.