Альфред Андерш - Занзибар, или Последняя причина

— Я не имею с ними ничего общего, — сказал Крамер, — а кроме того, ведь может случиться и так, что я не сумею отговорить вас покинуть Венецию.

— А вы попробуйте, — отвечала она. — Похоже, вы придаете моей персоне большое значение. И, судя по всему, вы кое-что обо мне знаете, например, что я собралась продать кольцо. Вам ведь не пришло в голову, что я, возможно, собралась купить какие-то драгоценности.

— Вы нашли себе плохого защитника, — сказал Крамер.

— Он не мой защитник. Он человек, который сделал мне некое предложение, чтобы помочь мне.

— И вместо этого привел вас в мое общество, не так ли? — Крамер не стал ждать ответа. — Он еще вчера вечером рассказал мне вашу историю. Если бы он не рассказал мне вашу историю, возможно, я позволил бы вам скрыться. Такие слова, как «убийца», беспокоят меня меньше, чем вы думаете, я к ним уже привык. Все дело в том, чтобы знать, кто их произносит. С тех пор как я знаю вашу историю, я понимаю, что вы можете быть опасной для меня. Есть только один сорт людей, которые могут быть для меня опасны, — такие люди, как вы.

Для него люди поделены на сорта. Например, евреи. Или мальчишки, готовые за деньги почти на все. Или опасные и неопасные.

— Похоже, что О’Мэлли вы совсем не боитесь? — спросила она.

— Этого? Нет. Он хочет меня убить, я знаю. — Он засмеялся. — Он этого никогда не сделает.

— Возможно, вы ошибаетесь, — сказала Франциска под воздействием внезапного импульса, но неуверенно. — Может быть, он сделает это тихо, на свой лад.

— С тех пор как я держал его в тисках, тогда, во время войны, я знаю его досконально. Он слишком чувствителен, чтобы действовать. — Крамер хитро ухмыльнулся. — А для такого убийства я не дам ему шанса.

Она продолжала разговаривать с ним, чтобы выиграть время. Вокзал и стоянка такси отрезаны, какие же есть еще пути, чтобы выбраться из Венеции? Корабли? Может быть, просто нанять лодку и переплыть через лагуну, выйти где-нибудь на суше? Но ведь он уже не выпустит меня из своих когтей.

— А как вы собираетесь разделаться со мной? — спросила она. — Тихо или громко?

Он снова усмехнулся, белая маска среди серых масок в стиле рококо, снова отпил пива.

— Какие же, однако, у вас романтические представления, — сказал он. — Мы договоримся.

Ловко, он знает, что достаточно ему произнести хоть одно угрожающее слово, чтобы я встала и пошла в ближайшее полицейское управление. Но он не допустит ошибки. Он не даст мне повода донести на него в квестуру, попросить защиты у итальянской полиции. Наоборот, он предостерег меня от нападения. Он достал мне деньги. И кроме того, у него связи с квестурой.

— Вы назвали меня убийцей, — он начал вспоминать. Те, на чьей стороне сила, и их монологи, типичная рефлексия витального колосса, что-то вроде его желудочного насморка, желание выговориться, выиграть время. — В 1933 году меня перевели из уголовной полиции в гестапо. Я чиновник. Чиновник и солдат-фронтовик. Всегда был на стороне германских националистов, никогда не поддерживал этих, черно-красно-золотых. Всегда ненавидел евреев. Для меня было настоящим избавлением, когда мы наконец получили право арестовывать евреев, коммунистов и демократов. Когда наконец в Германии стало чисто. Я ратую за чистоту, за ясность, я чиновник, под конец я работал в итальянском отделении гестапо, после того как закончилась моя служба в Освенциме, и я остался здесь, сначала в Генуе, позднее в Венеции. Сначала подпольная торговля на черном рынке, потом пара вымогательств, вы знаете, есть итальянцы, которые очень хорошо сотрудничали с нами и которым я объяснил, что они должны мне помогать, иначе взлетят на воздух вместе со мной, а потом у нас уже была крепкая организация, верная группа своих людей, должен вам сказать, что мы сознательно ограничиваемся тем, чтобы помогать жертвам еврейской мести, я лучший специалист нашей организации по связям с арабскими странами, денег у нас достаточно, мы все еще живы, и живы те, кто сотрудничал с нами и кто поэтому должен давать нам деньги, притом не только в Италии, меценаты, выходит, существуют не только такие меценаты, как в «Павоне», которые финансируют поэзию, но и меценаты убийств, а может быть, есть и такие, которые финансируют одновременно стихи и убийства, которые стихами откупаются от убийств и убийствами мстят за стихи; может быть, тот друг поэта оплачивает и врага евреев? Но нет, это было бы невероятно.

— В Италии я устроился отлично, уже два года живу здесь, в Венеции, нашел две комнаты на Джудекке, там, где она особенно грязная; Тереза Фалькони, эта старая шлюха, просто глаза вытаращила, когда услышала, какую сумму я ей предлагаю за ее комнаты, а в постели потом я научил ее молчать, есть стопроцентно надежный рецепт, чтобы исчезнуть с поверхности: надо иметь деньги и научить женщину, с которой спишь, помалкивать. Он абсолютно прав, он делится со мной своим рецептом и объясняет мне, почему я никогда не смогу спрятаться: у меня нет денег и я принадлежу к тем женщинам, которых ни один мужчина не научил молчать. Я не могу перестать называть эстетов и убийц по имени.