Альфред Андерш - Занзибар, или Последняя причина

Фра Мауро наверняка был убежден, что Земля имеет форму шара, — подумал Фабио Крепац, разглядывая на карте контуры Скандинавии и при этом почти стоя на коленях, потому что север на карте мира Фра Мауро находился у нижнего края, и Скандинавия казалась весьма стиснутой, сжатой, потому что монах в 1458 году должен был вместить всю неизвестную к тому времени Землю в плоскую форму круга. В те времена церковь еще отрицала существование географических антиподов.

Фабио никогда не упускал возможности посмотреть Mappa Mundi [26] Карта мира (лат.). , когда бывал в Марчане, а сегодня, когда профессор Бертальди покинул его, он остался там в полном одиночестве. Из академической кельи Бертальди Фабио какое-то время еще наблюдал за приготовлениями к приему Гронки, за построением оркестра карабинеров, за трубами, поблескивавшими на утреннем солнце и заглушаемыми быстрыми, квакающими звуками горнов, которых почти не было видно; скучая, он вышел из помещения, прошел через длинный коридор, уставленный книжными шкафами, и открыл дверь кабинета, в котором хранилось несколько древних глобусов, издания Альди, а на узкой стене, за занавесом, находилась большая старая карта. Вход к этим старинным собраниям, куда даже в лучшее время года едва ли зайдет какой-нибудь случайный турист, был сегодня закрыт. Но если ты хорошо знал расположение библиотеки и имел дело с ученым, чье рабочее место было прямо среди архивов, то можно было добраться и до «Brevarium» [27] Краткий обзор (лат.). Гримани, и до инкунабул Помпозы, и до карты «Geographus Incom-parabilis» [28] Несравнимая география (лат.). . Словно вор или маленький мальчик, прокравшийся в запретное помещение, Фабио как можно тише отодвинул занавеску. Трубы и фанфары были едва слышны в кабинете, они звучали словно издалека, приглушенное эхо того мира, который здесь представал не то чтобы в потускневших, а, скорее, в потемневших красках — голубой, зеленой, коричневой. Карта, высотой в два метра, располагалась прямо за занавесом, вделанная в оправу из слепящего, почти черного золота.

Фра Мауро был слишком хорошим географом, чтобы в 1457 году, когда он начал карту, еще сомневаться в шаровидной форме Земли, размышлял Фабио. Кроме того, ему дали поручение от короля Альфонса и португальских принцев вскоре после того, как двор в Лиссабоне узнал взгляды Тосканелли относительно самого короткого морского пути в Индию. Фра Мауро знал каждую карту, которая была тогда в Европе и Передней Азии, он знал, что в картах Тосканелли, обозначающих пути для парусных судов, этих точнейших описаниях путей от одной гавани к другой, сомневаться не приходится; но если расчеты Тосканелли были правильными, то поверхность Земли должна быть искривленной, и ее искривление должно было распространяться в бесконечность завершенного шара, иначе мировой океан должен был растекаться у краев. Значит, — Фра Мауро наверняка сознавал это, подумал Фабио, — победил Кратес из Маллоса, а из отцов церкви — Якобус фон Эдесса, победила география глобусов, непризнаваемое церковью представление о шаровой форме планета, подпольное движение науки.

Но если средневековый монах уже не верил в церковное учение о Земле как круглом шаре, уже не мог в это верить, почему он полностью не отказался от этого учения, а вопреки собственным знаниям сдавливал части Земли по краям, чтобы втиснуть их в форму круга? Наверняка не из страха перед ересью и ее последствиями; в середине пятнадцатого века специалист, без которого нельзя было обойтись, мог сказать почти все, кардиналы были просвещенными господами, они знали, что князья нуждаются в специалистах, только через сто пятьдесят лет церковь снова вернулась к тому состоянию, которое заставило ее сжечь Джордано Бруно, вынудить Галилея отказаться от своего открытия. То есть дело было не в страхе, продолжал размышлять Фабио; даже перед авторитетом Птолемея Фра Мауро не испытывал страха; Фабио с интересом разглядывал точки на карте, в которых монах из Мурано перенял данные Птолемея, в которых сомневался. Тоненькой кисточкой он приписал: «Я не верю Птолемею». Косму Индикоплова он наверняка просто презирал, в этом Фабио был уверен.

Оставалось только одно объяснение: Фра Мауро любил представление о Земле как плоской тарелке, подумал Фабио; Фра Мауро, или Одержимость топографией шайбы. Фабио зиял, почему его так тянет в этот кабинет Марчаны, почему ему так хочется снова и снова отодвигать занавес, рассматривать карту: причина заключалась в том, что он, как и умерший в 1460 году монах, предпочел бы жить на круглом диске, чем на шаре. Всякий раз, когда он представлял себе шар, его охватывала скука; эта лжебесконечность, думал он; поскольку у шаря нет краев, ты всегда прибываешь туда, откуда отправился. Потому что Земля — шар, я не люблю путешествовать, я почти не уезжал из Венеции, если не считать моих испанских приключений. Путешествие имело бы смысл, если бы можно было однажды оказаться там, где кончается Земля. Он погрузился в созерцание голубизны мирового океана, который на карте Фря Мауро окружал континенты и служил измерением земляного крутя. Кто верил в шайбу, в тарелку, в плоскую миску, тот верил в то, что человек, если он достигнет внешнего края всемирного океана, если он поднимется в горы, которые не дают расплескаться морям, сможет заглянуть во Вселенную, во Вселенную или в Ничто. Что может быть там, где кончается Земля, где кончается время и существует только пространство, бесконечное пространство? Как все это может выглядеть? Возможно, горы обрываются там в серую страшную бездну? Может ли человеческий взгляд измерить бездну, за которой начиняется другая сторона земли? Фабио представлял себе гигантские отвалы, полные валунов, куда можно было соскользнуть, рухнуть, если было желание, если тебя охватывало безумие, рожденное этим зрелищем; не исключено было и то, что края Земли взорваны вулканами с их бушующими или угасающими кратерами, бледными, как луна, озерами пепла и зеркально-черными дикими пространствами, залитыми вулканическим стеклом, которые, судя по всему, так манили Эмпедокла, вызывая в нем желание исчезнуть в них, не забыв перед этим оставить там свой ботинок. Но самым потрясающим было бы, подумал Фабио, найти крутой выдвинутый вперед утес и броситься с него в бездонное пространство, в пространство, которое было Вселенной или Ничто. Тогда ты падал бы и падал, никогда не переставая падать, падать весь остаток жизни, часы, дни, а в конце лететь через пространство, уже не чувствуя времени, лететь, не падая, не испытывая удара, сознание при этом отключалось бы и возвращалось снова, угасало и вспыхивало, и в итоге умереть в этом падении и уже мертвым продолжать бесконечный полет и в процессе его растворяться, стать частицей неорганической материи, распадаясь в бесконечности.