Ксения Спынь - Чернее, чем тени

— Прям-таки сожрёт? — он изобразил лёгкую улыбку.

— Да.

— Пока аппетиты у неё не слишком велики, — пробормотал он, прикидывая длину чёрного списка в соотношении с промчавшимися годами.

— Это только начало. Сейчас уже всё плохо, не так ли? — Китти искоса кинула взгляд. — Потом будет ещё хуже.

— Думаешь? — Кедров уже сам начал теряться, играет он с ней или говорит от себя настоящего.

— Да.

Всё тянулись вдаль огоньки, не греющие и не дающие света. Наверно, где-то за пределами этой узкой высвеченной полосы был какой-то мир… Да, наверно, был.

— Что дальше будете делать? — спросила Китти, низко опустив голову.

— Дальше… — он задумался. — Ну, с письмом что-нибудь придумаю. А вообще… Не знаю, если честно.

Он заметил, что Китти подняла голову и смотрела теперь куда-то наверх, за фонари. Кедров проследил за её взглядом, но увидел только мутный и выщербленный круг луны.

— На что ты там смотришь?

— Ни на что, — она резко опустила взгляд, затем вдруг остановилась и обычным дежурно-доброжелательным тоном сообщила. — Я пришла.

Кедров обернулся: да, точно, это действительно был её дом.

Китти мило улыбнулась, будто бы и не было между ними всего этого диалога:

— Да завтра, господин Кедров.

— До завтра, Китти…

Она отвернулась от него и плавно нырнула в тень, из которой и появилась. Кедров почувствовал явное облегчение от того, что этот разговор закончен и это существо больше не рядом: всё-таки в личном общении Мисс Безупречность, наверняка, была довольно неприятным человеком.

Стоп. Да неужто…

Он вдруг вспомнил, о ком из коллег — других секретарей по связям с общественностью — рассказывал тогда прадед.

— Китти! — окликнул он ещё раз. — Ты ведь не Башева.

Та обернулась через плечо и, кажется, чуть усмехнулась (впрочем, в темноте сложно было разобрать):

— Это неважно.

И скрылась в потёмках. Ещё какое-то время слышался стук каблуков, потом и он затих.

Отлично. Просто отлично. Но что теперь делать ему?

Кедров взглянул ещё раз на конверт, аккуратно положил во внутренний карман ветровки.

Неважно, кого из двоих первым… Сожрут всё равно обоих.

Он прошёл немного вперёд, застыл под одной из светящихся плошек. Такие же болотными огоньками тянулись в обе стороны. Куда теперь — туда или туда?

Вечер был тёмен и тревожен.

Или лучше сказать — ночь, Лаванда несколько утратила чувство времени. Эта вязкая марь, когда за окном черно, а по эту сторону — мутный жидкий свет, что давит на прикрытые веки… Это длилось уже долго, несчётно долго, до бесконечности, застывшей в одной точке. В голове тоже плескалась марь, и голова тяжелела, её тянуло книзу, но вокруг было слишком тревожно, чтоб разрешить себе прилечь или хотя бы просто закрыть глаза.

Запах гари… И волны… Сходящие с рельс поезда… Образы всплывали сами собой — незваные, неугодные — и опадали снова.

— Феликс… А ты никогда не видел того, чего не бывает?

— Это как? — он живо поднял голову.

— Я вижу сад… Большой сад с железными деревьями. Они чёрные и совсем без листьев — просто гладкие палки. На них сидят большие птицы. Они тоже железные, видно, как внутри у них вращаются шестерёнки. Иногда птицы кричат, и тогда… — она тщательно и тревожно поискала слов. — Получается странный звук — угрожающий и жалобный одновременно. Они умоляют и они требуют. Они просятся к тебе, а потом раздирают тебе руки. Они — стражники этого места. А в небе над садом вместо солнца — огромное пылающее колесо. Оно вертится и тащит за собой длинный огненный хвост. Оно страшное — это солнце… Но другого в этом мире просто нет.

Похоже, Феликс ничего не понял, хотя слушал очень внимательно.

— Да ты и вправду поэт, — только сказал он.

— Да? — Лаванда задумчиво перебирала мягкие пёрышки, отливающие перламутром, осторожно гладила их подушечками пальцев. — Мне кажется, это опасно — быть поэтом.

Феликс только вопросительно поднял брови, но, кажется, не собирался отвечать как-то иначе. В дверь постучали.

Они оба быстро обернулись. Стучали громко и без всякого ритма, просто удар за ударом. Стучал кто-то чужой.

Феликс сделал ей знак оставаться на месте, а сам тихо приблизился к двери и настороженно ловил всякий шум с той стороны.

— Послушайте, Шержведичев, я знаю, что вы там, — сказал голос снаружи. — Откройте дверь, и поговорим, как мужчины.

Феликс оглянулся и быстро прошептал:

— Лав, за печкой — второй ход, через землю. Если что — уходи через него. Выберешься — беги к нашим.