Марта Кристенсен - Башня на краю света

Художник Селимсен тоже вертопрах и шалбер; написанный им портрет Дяди Ханса, в глубоком раздумье сидящего у моря на камне, Отец в насмешку называет «Бездонная бочка и море».

Мама (пылая):

— Но это прекрасная картина, Йохан! Настоящее произведение искусства!

— Весьма возможно, что это произведение искусства. Но от этого Селимсен не перестает быть свиньей!

Отец раскуривает трубку. Руки у него дрожат.

— Бедняга Платен, он все-таки был самым приличным из этой шатии. По крайней мере, хоть с бабами не путался и девок не совращал!

Мама (умоляюще):

— Но ведь Ханс тоже не такой!

Отец мрачно смотрит в сторону. Потом берет Маму за руку и шепчет ей что-то на ухо, а она сидит и качает головою, приоткрыв рот и закрыв глаза.

Маме, несмотря ни на что, хотелось купить написанный Селимсеном портрет Дяди Ханса на берегу моря, и Отец на это согласился. Но в тот день, когда Селимсен принес ему картину, в конторе, где они были одни, что-то произошло. Отец пришел к обеду с побагровевшим лицом и все время угрюмо молчал.

На следующий день и Селимсен, и Кайль отбыли на «Кристине» в Копенгаген. Их снабдили деньгами, платы за проезд с них не взяли, а задолженность их Торговому Дому Рёмера была списана.

Отец (с жестким отрывистым смешком):

— Ну вот, Эльса, изгнание состоялось. С этими я разделался. Но остается еще Ханс — наш несчастный судолаз .

Да, оставался еще Дядя Ханс, которого Отец намерен был «вытащить из трясины» и «сделать из него приличного человека».

— Что такое судолаз?

Мама на тебя не смотрит, у нее словно нет никакой охоты говорить про судолаза.

— Ну, это… на судне… на корабле…

— Но что он делает-то на корабле? Снасти крепит?

— Да нет.

— В камбузе помогает?

— Нет.

— А что же?

Мама крутит головой.

— Да так просто, ничего он не делает. Это… ну вроде как корабельное привидение, дух, предвещающий недоброе, или как уж его назвать.

Судолаз. Новое слово, не поймешь, смешное или зловещее. «Но почему же Дядя Ханс — судолаз?» — хочется тебе спросить, но ты удерживаешься, потому что видишь, что для Мамы этот разговор мучителен.

Да и вообще дело, по-видимому, не только в том, что Дядя Ханс судолаз и шалбер, «пустой» человек. Похоже, что он совершил какой-то ужасно предосудительный поступок. Но какой?

Ханнибалу это прекрасно известно, но он мнется и толком ничего не говорит.

— Ябедничать и сплетничать я не охотник, сам знаешь.

Однако молчать он тоже не охотник и поэтому все же роняет кое-какие туманные слова, об истинном смысле которых ты можешь лишь догадываться.

Одно тебе ясно: тут замешана Роза Куколка. И вполне вероятно, что в этой истории не обошлось без колдовских проделок Фины Башмачихи, кто ее знает.

Мама (однажды вечером, когда ты, потея над арифметическими задачами, выбился из сил и засыпал, уронив голову на стол):

— Нет, Йохан, от всех этих строгостей проку не будет! Он только возненавидит тебя, вот и все!

(Слово «возненавидит» разом заставляет тебя очнуться, в первое мгновение ты думаешь, что речь идет о тебе, но потом понимаешь, что Мама говорит о Дяде Хансе, и ты остаешься сидеть в той же позе, навострив уши.)

Отец:

— Прошу тебя, Эльса, не вмешивайся в это.

Молчание. Отцовские шаги взад и вперед по комнате.

Мама:

— Ты же видишь, Йохан, в каком он состоянии.

Отец (остановившись):

— Что ты имеешь в виду?

Мама молчит.

Отец:

— Так все-таки что ты имела в виду?

Мама (срывающимся голосом):

— Я хочу сказать… Амальд! Иди к себе, сынок, и ложись, все равно ты сидишь спишь!

И ты лег спать, полный глухой тревоги и тяжелых предчувствий.

Мама (в письме к своей сестре Хелене в Копенгаген):

«…То, что происходит с Хансом, ужасно нас всех удручает и в особенности мне просто надрывает душу, ты ведь знаешь, как я его люблю. С тех пор как уехали Селимсен и Кайль, он совсем осиротел, так непривычно видеть его одиноким, ему теперь слова молвить не с кем, разве что с мамой, но с ней он, понятно, не станет откровенничать, да она ведь и сама никогда не была к этому расположена, так что все их разговоры вертятся, должно быть, вокруг музыки да „прежних дней“. А сестер своих он, я думаю, немного стыдится из-за этой досадной истории с Розой („Куколкой“), дочерью Фины Башмачихи. Ты, верно, помнишь ее маленькую, она еще стояла всегда у калитки Фининого сада, такая нарядная, беленькая и розовенькая, — стояла и сосала палец. Говорят, будто она уже на пятом месяце беременности, и Йохан очень решительно настаивает, чтобы Ханс не увиливал от ответственности за свои поступки и женился на девушке, а Ханс не хочет.