Марта Кристенсен - Башня на краю света

Я сижу и вглядываюсь в дальнюю даль, в минувшее и вовек невозвратное, в Страну Младости, давно меня изринувшую и вызывающую во мне тайную зависть — зависть к вам, кто еще привольно в ней живет, в особенности же к вашей чудесной молодой жизнестойкости!

В той стране, где начиналось начало и где по-прежнему продолжается продолжение, — там день и ночь, как и раньше, привычной чередой бегут друг за другом, там властвует действительность, бурлит жизнь, там и сейчас познается то главное, что достойно познания, то первое и основополагающее, что сообщает бытию непреходящую новизну.

Из сего пространного воздыхания, думается, с достаточной ясностью вытекает, что башня, о которой здесь упомянуто, — отнюдь не место добровольного уединения, о нет, это узилище, убогая тюремная башня старости и бренности на краю света. Да, сидишь вот так сиротливо в своей высокой темнице у края великой бездны, сидишь, вслушиваясь в грозный рев, долетающий из глубин, и стараешься сохранить бодрость духа в теперешнем своем положении, хотя, видит Бог (который, как и прежде, облаком носится над водою), это не всегда легко дается и было бы просто невыносимо влачить жалкий век, не прибегая к кое-какому плутовству.

Да вот, взгляните: я достаю свой верный парашют, отворяю окно и, исполненный сладостных упований, плавно приземляюсь в тех исчезнувших, но нетленных местах, где осталось жить мое сердце!

А дальше было вот что: в один прекрасный день ты угодил в лапы разбойников и свел знакомство с Ханнибалом…

На песчаном пятачке за пакгаузами, возле устья городской речки, куда ты пришел пускать свои игрушечные кораблики «Кристину» и «Морского Дракона», сложено множество больших ящиков, башней громоздящихся друг на друге. В одном из ящиков есть окошечко, там показалась чья-то настороженная физиономия, потом другие подозрительно вглядывающиеся лица, и вдруг из этой нелепой башни выскакивает молчком ватага дикарей, и не успеваешь ты опомниться, как тебя хватают и заталкивают в тесную темную камеру. Ты лежишь и брыкаешься, давишь и колотишь в стенки ящика, пытаясь его разломать, и при этом плаксиво вопишь: «Отдайте мне мои корабли!» Но все твои жалобные вопли остаются без ответа. Потом молчание нарушает грубый голос:

— Ты взят в плен. Если не перестанешь кричать — расстрел!

— Отдайте мои корабли!

— Корабли будут сожжены!

И тут ты поступаешь как последний дурачок — ты распускаешь нюни. Ты громко ревешь, продолжая ожесточенно дубасить в стенки и пол ящика.

Вдруг в потолке открывается люк, мелькают руки и смеющиеся лица, и тебе протягивают один из твоих кораблей — это «Кристина» с белыми парусами. Но, только ты хочешь схватить корабль, как его дергают вверх, и так раз за разом — под дружное фырканье и хохот.

Потом хохот умолкает, и в отверстие наверху просовывается пистолет.

— Проси пощады!

— Выпустите меня!

— Проси пощады, а иначе — расстрел!

— Я хочу выйти!

— Проси пощады! Считаю до трех. Раз!

— Выпустите меня!

— Проси пощады! Два!

— Пусти, не тронь!

— Три!

Курок спущен — и прямо тебе в лицо ударяет сильная струя воды, она попадает в нос и в рот, и ты, захлебнувшись, отфыркиваешься и отплевываешься.

— Тебе говорят, проси пощады!

Что ж, приходится просить пощады, увы, на геройство ты не способен.

После этого тебя выпускают из тесного застенка и переводят в другую камеру, побольше и посветлей, где ты усаживаешься на пол, весь мокрый, недовольный собой и злющий, но уничтоженный.

— Попросил бы сразу пощады, Амальд, тебя бы не расстреляли!

Голос принадлежит рыжему мальчишке, ты знаешь, что его зовут Ханнибал, он сын вдовицы Анны Дианы, той самой, мужем которой был Ханс Тарарам. Ханнибал старше тебя года на два, на три и для своего возраста очень крупный. На нем темно-зеленый жилет, надетый поверх фуфайки; между двумя жилетными карманами болтается часовая цепочка с компасом, а на поясе висит кинжал в гладких, блестящих деревянных ножнах.

— На, забирай свои дрянные корабли! И можешь бежать домой ябедничать, слюнтяй несчастный!

Так состоялось твое знакомство с Ханнибалом.

Ты остался сидеть на месте, оскорбленный и негодующий, между тем как пять или шесть пар разбойничьих глаз сверлили твою слюнтяйскую особу. Ты остался сидеть, вместо того чтобы взять корабли и уйти.

Да, ты попросил пощады, тебя втоптали в грязь, но ты продолжаешь сидеть, потому что слюнтяем быть не желаешь.