Иван Арсентьев - Преодоление

Шалонов, как сейчас помнит, колошматил белугу прямо с берега палкой. Окуней там никто и за рыбу не считает, а ежели какой запутается в сети, его просто выбрасывают.

— Ври, ври! — поглядывал на него Маркел насмешливо. — Меня этим не заведешь.

И все же на какой-то момент он потерял бдительность. Предаваясь мечтам о рыбалке, спросил озабоченно:

— А как насчет сетей? Бредень какой: простой или капроновый?

Для Шалонова — не вопрос — находка. Он тут же приступил к описанию невиданных снастей, нажимая первым делом на какую-то сухумско-вьетнамскую накидуху, которой ловят рыбу в дельте реки Меконг.

— Шиш тебе, наша хитрая рыба полезет в такую сеть! — буркнул Маркел недоверчиво.

— Слушай, небритая личность, тебе известен основной закон естества?

— Законов много, всех не упомнишь…

— Эх, чему только в школах вас учили! Закон стадности слышал? Так вот заруби себе: ни человек, ни тварь, ни насекомое не могут жить в одиночку, понял?

— Ну и что?

— На этом принципе и создана сухумско-вьетнамская накидуха. Когда ее бросают, она раскрывается, как зонтик, и все грузила шлепают о поверхность воды. В этом вся соль.

— В чем?

— Тьфу! Да в том, что акулы, по стадному инстинкту, не прыскают кто куда, а в кучу, то есть в сеть! Шурупишь?

— Ври… Где ты видал у нас акул?

— Не знаю, не знаю… Мое дело рассказать.

Кожаков посмеивался, оглядываясь назад, Бек пожимал плечом и бормотал время от времени немецкие ругательства, что явилось признаком отличного настроения, а Карцев, слушая одним ухом шалоновский вздор, смотрел в степь.

Чуть холмистая задумчивая равнина, синие мачты-раскоряки электропередач, солнечная пыль в лепестках цветущей по обочинам дороги пастушьей сумки…

Проселок метался под колесами машины, то сворачивая вдруг круто в сторону, то выпрямляясь, уходя в бледное, будто солью посыпанное небо, и тогда оно казалось совсем близко.

Киян заметил приближение гостей с веранды своего дома, вышел на крыльцо, пригласил зайти прохладиться с дороги ядреным кваском, а точнее, запить кваском чарку-другую, пока суд да дело…

— Имейте в виду, Максим Терентьевич, этот чревоугодник, — показал Шалонов на Маркела, — выдающийся по жареным окунькам. Он прибыл, главным образом, чтобы дать сеанс показательного лова в Кирюшке.

— В Кирюшке? — засмеялся Киян. — Что же, на здоровье! Кому еще, как не вам, фронтовикам, любить нефтяную уху…

После короткого отдыха отправились дальше. Киян надел черный морской пиджак в галунах и с орденами, залез в свой «газик» и, оставляя позади рыжий пух пыли, понесся впереди гостей к собственному, как он выразился, морю.

Морем его оказался довольно широкий пруд в балке возле вишневого сада. На берегу виднелись трехтонка, две палатки. Мелькали цветастые платья женщин, майки мужчин, курили дымом. В противне, устроенном на камнях, томились в сметане караси, рядом над лопотавшим пламенем свисала с треноги здоровенная кастрюля с окуневой ухой.

— Маркел, пиши завещание, ибо здесь ты и падешь жертвой собственного обжорства, — изрек пророчески Шалонов, прищелкнув языком. Маркел нюхнул воздух и расплылся в молчаливой блаженной улыбке на все тридцать два зуба.

На траве по расстеленному брезенту-скатерти, женщины уставляли их посудой, бутылками, закусками. Киян помахал своим рыбакам, и те, одеваясь, стали преображаться на глазах. Когда они подошли к гостям, на пиджаках у всех густо блестело. Сели за «стол» почему-то одни мужчины, женщины стояли в сторонке и смотрели. Карцев переглянулся с Кожаковым — что это, мол, ритуал какой-то?

Первую выпили, как должно, за победу, вторую — за товарищей по оружию, которых уже нет, а дальше пошли тосты за все рода войск, за мощь Вооруженных Сил.

Пировали уже другой час, а женщины все стоят поодаль и лузгают семечки. Лишь разнаряженная дочка Кияна Рая вертелась рядом, но и той, видно, не терпелось улизнуть куда-то. Когда с ухой было покончено, а от карасей остались только хребты, Рая с Шалоновым тут же исчезли. Отправились «сушить сети», как пояснили они ухмыльнувшимся товарищам.

— Сосватать? — подмигнул Леонид Нилыч на удалявшуюся пару Кияну. — А что? — Парень стоящий. В работе лют, а на язык еще лютее. Мастер — поискать!

— У вас все мастера… — отозвался Киян неопределенно и, вздохнув, налил стаканы.

Выпили, заговорили о былых ратных делах. Тут и женщины подвинулись к «столу», присели рядом на траве и тоже налили по рюмочке.

Киян, лохматя цыганскую шевелюру, сказал: