Иван Арсентьев - Преодоление

Карцев отступил в сторону с узкой тропинки, давая им пройти, и, когда гости минули его, он преградил Валюхе дорогу, сказал тихо:

— Ну здравствуй, Валюша.

— Здравствуй… — ответила она спокойно и опустела глаза, потом крикнула вслед гостям: — Вон внизу виднеется, освежайтесь, а я от мужиков покараулю. — Алмазова насмешливо глянула на Карцева. — Что, вернулся и пошел с ходу отличаться?

— А чего ж медлить? — попробовал он взять ее тон.

— Ну ясно! Тебе без подвигов не прожить…

— Иногда «подвиги» получаются не по своей воле, а от страха за других или за общее дело.

— Ты о себе думаешь, а не о людях.

— Эх, Валюша, другие бы так думали о себе! Несправедлива ты ко мне, я давно хотел тебе сказать. В какой-то момент я был недостаточно к тебе внимателен, но не потому, что не думал о тебе. Слишком много навалилось на меня всякого, а времени в обрез, чтобы решить все разом и безошибочно. Ты расценила это…

— Давай не будем вспоминать, — перебила поспешно Валюха. — Что было, то…

— …то, видимо, прошло, — подсказал Карцев со злостью. Со злостью на самого себя, — чувствуя, что ничего не прошло, что былое, придавленное, но не истребленное, опять мучительно всплеснулось в груди. Вспомнив о чем-то, он зашарил по карманам, достал из кошелька что-то завернутое в бумажку, протянул Валюхе.

— Что здесь? — Она помедлила, разворачивая бумажку. — Ой! — Валюха коротко вскрикнула, и лицо ее, шея, открытая до ложбинки грудь густо покраснели. На вздрогнувшей ладони лежала сережка. Женщина рассматривала ее и словно не верила своим глазам.

— Извини, раньше не было случая передать, — сказал Карцев.

Валюха оторвала от сережки взгляд, в глазах блеснули слезы. А может, Карцеву показалось. Хотела что-то сказать, но только воскликнула: «Эх!», махнула рукой с зажатой в кулаке сережкой и сбежала к роднику.

Карцев шел на буровую, опустив понуро голову, как человек, у которого все в прошлом. У него было ощущение, словно он держал когда-то в руках лучистую жар-птицу и вот увидел ее теперь ощипанной…

До этого часа у него все еще теплилась какая-то надежда, что при встрече с Валюхой все объяснится, наладится. Теперь и эта едва тлевшая кроха надежды погасла. Неправду говорят, что любовь прощает. Да и была ли она когда-либо у Валюхи! Едва ли… Так, вспыхнуло что-то, как спичка, и потухло, не осветив толком и не согрев…

Когда Карцев подходил к будке, из нее стремительно выскочил Середавин, раздувая ноздри, что-то невнятно бубня. Жидкие усы его обвисли, углы рта подергивались. Возле ржавого запасного чана стояли Кожаков и начальник вышкомонтажного цеха Василий Широков, разговаривали. Шествуя мимо них, Середавин споткнулся и, едва удержавшись на ногах, выругался во всю страсть души.

— На левую, Петр Матвеич? — с деланной заботливостью спросил Кожаков.

Середавин высморкался, пропыхтел обиженно:

— Вот так всегда, стараешься, из кожи лезешь, а потом тебе же боком вылазит…

— Уж тебе ли плакаться, Матвеич! Будто первого шприца получаешь. Чать, привык! — хихикнул беззлобно Широков.

Середавин не удостоил его ответом. Кожаков покачал укоризненно головой:

— Эх, Петр Матвеич, Петр Матвеич… Спец вы — что надо, а вечно у вас какие-то… не знаю, как и назвать…

— Зато я знаю! Все вы, как один, взъелись на меня, всех берут завидки, что бригада старика Середавина первая по проходке и по заработкам! Всяк за ноги хватает, норовит укусить.

— Ну, ты да-аешь, Матвеич… — протянул Широков.

А в будке тем временем Хвалынский «давал» Карцеву. Из открытой двери доносилось:

— Поразгоняю окончательно всю вашу шайку-лейку! Чтоб другим неповадно было! Сегодня же духу вашего не было б, да жаль средств, государственных, что потратили на тебя в учебном комбинате. Но терпение мое лопнуло. Все! Объявляю тебе выговор. С занесением. Заодно с твоим мастером. Идите, целуйтесь с ним!

— Мастер ни при чем. Лом — это мое личное… Я не хотел подводить бригаду.

— Благими намерениями устелен путь в ад! Из-за ваших выходок мы и к утру не начнем пусковую конференцию. Идите!

— Есть идти! — вытянулся Карцев по неистребимой военной привычке и чуть не щелкнул каблуками, но, спохватившись, отступил в сторону, давая дорогу директору.

На дворе начальник вышкомонтажников Широков все еще доказывал что-то Кожакову, вычерчивая мелом на ржавой стенке чана замысловатую схему. Тот покашливал с сомнением, переминался с ноги на ногу и глядел в синеву неба, где стыли два белых облачка, похожих на комнатные шлепанцы с опушкой.