Иван Арсентьев - Преодоление

Просторы, облитые солнцем, курились лиловатой дымкой, ничто не предвещало бурю, и теоретически у гребца не было причин для беспокойства. Ну а если все же за обвалком горизонта, как пена браги в кадке, накапливаются тучи? Спохватится самонадеянный гребец, а пути обратно не будет? Но ведь не по собственному желанию пустился человек в рискованное плаванье, — насущная потребность заставила.

Спасение в крайностях… В таких случаях ни с кем нельзя делиться своей судьбой. Кто гарантирует безопасность, а тем более — удачу?

— Фу-у… — Карцев расстегнул ворот рубахи. Маркел, видать, не жалел мазута и топил так, что, кажется, плюнь на трубу — зашипит.

Вспомнив про все, что связано с Маркелом, Карцев покачал тягостно головой. Полсуток сидеть на буровой вдвоем. Еще припрется в будку и затеет пустые разговоры, а к такому роду времяпрепровождения у Карцева вовсе не лежала душа. Разморенный жарой, он сел у стола, решил подремать. В батареях время от времени похрюкивал пар, за окном возбужденно стрекотали сороки.

Нет, все-таки очень мучительно ощущение, которое можно назвать концентрированной жаждой разрядки от длительного хронического напряжения. Карцев встал, оделся, вышел на двор, вошел в собственный мир, заключенный сейчас в клочке земли с раскоряченной вышкой, с двигателями, насосами, стальными канатами и креплениями, которые, как предостерегал Кожанов, разрушаются при критической нагрузке. Конструкция — да. Они бездушны и потому слабее людей. Они страдают усталостью металла и гибнут. Человека страдание закаляет и делает сильным. Вот разница, рассуждал Карцев. Разве мало испытано критических нагрузок? Сколько раз, выбравшись из одной жизненной заварухи, он тут же попадал в другую. Так что же спасало его: железная крепость мышц или молниеносная реакция разума? Буквальное исполнение предписаний или рискованные, порой трудно объяснимые действия, вытекающие из внутренней уверенности в себе?

Спасение в крайностях… Иначе говоря, пан или пропал… Или сторож на буровой, или… Карцев посмотрел на вышку и внезапно, как это случалось у него при разжиге форсажа на самолете, в кончиках пальцев появилось ощущение холода. Сухая, мгновенная спазма стиснула горло и тут же отпустила. Это был как бы сигнал внутренней готовности.

Еще при разговоре с Леонидом Нилычем Карцев знал, что нужно делать, но только сейчас, в эти минуты, решился, уверовав сердцем, что сумеет сделать. Лишь бы только никто не помешал, не воткнул в колеса палку.

На лице Карцева мелькнула отрешенная блуждающая улыбка. Он подошел к котельной, заглянул в высокое оконце: форсунка вовсю, а Маркел, свесив длинные ноги с дощатого топчана, спал.

— Подходяще… — сказал Карцев и направился в дизельную.

В ящике с инструментами он разыскал нужные ключи, поснимал дроссели и запустил двигатели. Пока они прогревались, Карцев сходил обратно к котельной и для верности подпер дверь тяжелым ломом — не оставляло опасение, что Маркел проснется и помешает или позвонит в контору.

Закончив подготовку, Карцев подошел к лебедке, сбросил спецовку, стеганку, остался на морозе в одной рубахе. Шевельнул плечами, примериваясь к рукоятям. Поднимать самостоятельно трубы ему ни разу не приходилось — смотрел только, как это делают другие. Но ведь в свое время он не умел и летать самостоятельно, только смотрел на других!

И все же, когда наступил момент, поднял самолет в небо и вполне сносно вернул обратно на землю. Помнится, как товарищи на старте ободряюще махали пилотками, кричали что-то, затем, после посадки, поздравляли.

А разве нынешняя ситуация не похожа? Сходство есть; но и разница огромна: зная, что надо делать, он не видел, как это делали другие. Не было сейчас и ободряющих взглядов товарищей. Один он стоял, напряженный, точно штангист перед взятием непомерной тяжести, и сосредоточенно смотрел на пульт — мудреную железную коробку, начиненную электрикой и механикой.

За дощатыми стенками дизельной ровно тахкали двигатели. Карцев оторвался от пульта, взглянув вверх: оттуда, с сорокаметровой высоты, свисал элеватор с зажатой в нем трубой. Пневматический ключ размером с доброго теленка чуть покачивался на привязи, разинув пасть, чтобы вцепиться в свечу и мигом отвернуть ее от колонны.

Все здесь было громоздко и тяжеловесно. Толстые ноги вышки уходили ввысь, сужаясь на конус. На фоне красного заката черные стояки с раскосами и всяческими крюками выглядели зловеще, как когтистые лапы хищника, готовые сжать и раздавить чудака, решившегося на единоборство с невидимой подземной силой.