Даниэль Глаттауэр - Рычащие птицы. Комментарии к будням

«Посмейтесь-ка лучше над женщинами!» – призвал меня по телефону этот господин. К сожалению, я не нахожу веселым, когда мужчины посмеиваются над женщинами. Куда веселее, когда женщины посмеиваются над женщинами. Но самое веселое – это когда мужчины посмеиваются над самими собой: от этого больше всего пользы. О «враждебности к мужчинам» при этом и речи идти не может. Поскольку самоирония – сестра неисправимости. Кто смеется над своими слабостями, дает понять, что хочет сохранить их за собой. Мужчины это умеют.

Принц умер в преклонном возрасте. Он как раз начал отказываться от прогулок, так что его приходилось насильно тянуть на волю, где он мог произвести одно из двух дел, ради которых и жил на свете. В последнее время он давал нам понять, что выходит на прогулку вообще только ради нас. За ошибочные суждения такого рода мы проклинали его по нескольку раз на дню.

И вот нам вдруг так не хватает его. Кухня больше не пахнет собачьей едой «Чаппи». За холодильником присматривать не надо. Нигде не спотыкаешься об окровавленные теннисные мячи (у Принца кровоточили десны). Нет лужиц слюны, которые указывали бы на заявления об аппетите. На полу нет грязных пятен. Нет остатков пищи, которые, запутавшись в усах и ушах, вызывали зуд, от которого он избавлялся, потираясь о ковер. Нигде не рассыпаны колечки собачьего корма «Фролик». Покрытие пола не вздыблено из-за многочисленных внутренних битв Принца с самим собой. Стерильное отсутствие клочьев шерсти во всех углах и нишах. Квартира, которую Принц профессионально загаживал, вдруг опустела.

Принц умер. Он больше не может валяться на спине, задрав задние лапы. Может быть, он в последнее время даже не знал, есть ли они у него еще. Последние недели нам всякий раз приходилось ставить его на ноги, чтобы вести на прогулку. Если уж он вставал, то механически плелся вперед.

После чего-то вроде апоплексического удара прошедшим летом, когда он зигзагами бежал по саду и закладывал виражи, как мотоциклист, пока не рухнул, мы каждый день давали ему таблетки от сердца. Это было еще терпимо. И нам было радостно видеть его в возбужденном состоянии, порой еще радостного, виляющего хвостом, занятого любимым делом (поеданием корма «Паппи», прогулкой). Под конец у него стали подкашиваться лапы. Благодаря уколам его можно было поставить на ноги лишь на несколько часов. Ветеринар предложил нам брать с собой коврик, чтобы при необходимости волочить его на прогулке. Принца это уже не беспокоило, ему в последнее время все было безразлично. Он давал без сопротивления привязать себя к санкам или к тележке. Всякий раз он тупо смотрел вниз и ни о чем при этом не думал. После всего этого мы преодолели западное желание держать домашних животных за придворных шутов. Когда и ветеринару стали приходить в голову только шутовские приемы для поддержки мифа о «живой мягкой игрушке», мы дали усыпить Принца. Нам от этого укола было гораздо больнее, чем ему. Он не знал, как укол подействует.

Принц умер. Маленькое утешение: поскольку при жизни ему не перепадало ни детского, ни почтальонского пинка, то он наверняка попал в собачий рай. Он был молодец. Даже больше: «Какой молодец!» А то и: «Ай да молодец!» Он был ирландский сеттер, то есть малолетка, потому до старости говорил на детском языке.

Принц был привязан к нам. И бесстыдно этим пользовался. Он всю свою жизнь был свободен от того, чтобы самому заботиться о своих делах. Когда он чего-нибудь хотел, он просто лаял. Уже сама необходимость создавать эту причинно-следственную связь напрягала его настолько, что у него не оставалось сил объяснить нам, почему он лает. Мы должны были догадаться сами. Особенно тяжело нам это давалось, когда он лаял просто оттого, что ему было скучно. А заскучать он мог в любую минуту.

В ответ мы позволяли себе обходиться с ним – при всем уважении к его благородному генеалогическому древу – как с полным идиотом. К счастью, он и был им – и потому ничего не замечал. Для собаки, можно сказать, он был даже умным. Тут мнения расходятся. Один друг семьи, наблюдавший Принца за тем, как он после укуса осы в намерении реванша часами лаял на гнездо, отнес его интеллект к ботанической группе лилейных. Элизабет до последнего дня придерживалась смелой противоположной теории: «Он умный, он понимает все, только не признается». Она должна была так говорить. Ведь это она его купила четырнадцать лет назад. Заплатила четыре тысячи шиллингов.