Альберто Моравиа - Чочара

Ну, довольно об этом. Неожиданно на одном из поворотов тропинки мы увидели посреди лестницы, соединяющей «мачеры», белого вола, запряженного в плуг, и крестьянина, обрабатывающего свое поле — узкую и длинную полосу. Томмазино сразу же приставил ко рту ладонь и крикнул:

— О-о, Париде!

Крестьянин прошел еще несколько шагов за плугом, потом остановился и не спеша пошел нам навстречу.

Это был мужчина невысокого роста, но, как все жители Чочарии, ладно скроенный, круглоголовый, с низким лбом, маленьким горбатым носом, тяжелой челюстью и ртом, похожим на узкую прорезь, который, казалось, никогда не улыбается. Томмазино, указывая на нас, сказал:

— Париде, вот это две синьоры из Рима, они хотят найти здесь в горах какой-нибудь домик… пожить, пока не придут англичане… это, видно, вопрос дней.

Париде снял свою засаленную черную шляпу и уставился на нас бессмысленным взглядом: так тупо, без выражения смотрят все крестьяне, привыкшие целыми днями работать наедине со своим плугом, полем и волами. Потом он медленно и нехотя сказал, что жилья сейчас не найти, а те домики, что были свободны, все уже сданы, и, в общем, он не знает, где бы нам устроиться. Розетта сразу же загрустила и расстроилась, я же оставалась по-прежнему спокойной, ведь у меня в кармане были деньги и я знала, что с деньгами все можно уладить. И действительно, не успел Томмазино почти грубо сказать ему: «Ах, Париде, что ты, не понимаешь — синьоры заплатят… даром им ничего не нужно… наличными заплатят…» — как Париде почесал затылок, а потом, смотря в землю, признался, что у него самого есть нечто вроде сарайчика или хлева, пристроенного к его дому, где у него стоит ткацкий станок, и мы могли бы там расположиться, если дело действительно идет о нескольких днях. Томмазино сразу же ему сказал:

— Вот видишь, и жилье нашлось… достаточно было только умом раскинуть… Ну ладно, Париде, ты тут себе работай… а я уж сам познакомлю синьор с твоей женой.

Перекинувшись с Томмазино еще несколькими словами, Париде вернулся к своему плугу, а мы снова пошли в гору.

Теперь уже было недалеко. В самом деле, не прошло и четверти часа, как мы увидели три домика, примостившиеся полукругом на уступе одной из «мачер». Домики были маленькие, в две комнаты, прилепившиеся к склону горы. Крестьяне строят такие домики, можно сказать, собственными руками, часто без помощи каменщика. В этих домиках они только спят. В остальное время они работают в поле, а когда идет дождь или наступает час обеда, они располагаются в хижинах, которые еще легче построить, чем их домики: их можно соорудить за одну ночь, сложив из камней стены, а крышу покрыть соломой. Здесь тоже вокруг были разбросаны такие хижины, образуя вместе с домиками своего рода крошечную деревню. Над некоторыми хижинами поднимался дымок — признак того, что там стряпали, остальные, по-видимому, служили хлевом или для хранения соломы. На узком пространстве между домиками и хижинами взад и вперед сновали люди.

Когда наконец мы достигли «мачеры», то увидели, что люди суетились, накрывая большой стол на открытом воздухе, почти у самого края «мачеры», в тени фигового дерева. На скатерти были расставлены тарелки и стаканы для вина; теперь тащили толстые чурбаны, которые должны были служить стульями. Завидев нас, один из суетившихся людей сразу же бросился навстречу Томмазино, крича ему:

— Ты вовремя поспел, мы как раз садимся за стол.

Это был Филиппо, брат Томмазино; в жизни не видывала никогда я двух столь различных людей. Томмазино был сдержан, молчалив, замкнут, почти мрачен и, кусая ногти и смотря себе под ноги, всегда занят подсчетом в уме прибылей, а Филиппо, наоборот, был всегда общителен и сердечен. Как и Томмазино, он был лавочник, только у Томмазино была продовольственная лавка, а у Филиппо мелочная, в которой он торговал всем понемногу. Был он маленького роста, с короткой шеей; голова, плотно сидевшая на широченных плечах, напоминала печной горшок, поставленный узкой частью кверху, широкой — книзу, а нос точь-в-точь был похож на ручку горшка. Ноги у Филиппо были короткие, грудь широкая, колесом, и толстый живот — при каждом его движении казалось, что брюки, подвязанные ремнем под животом, вот-вот спадут.

Филиппо, когда услышал, что мы беженки и будем жить с ними в горах, что у нас есть деньги, а в Риме лавка (все это ему рассказал Томмазино, бурча что-то себе под нос), готов был броситься нам на шею:

— Милости просим за стол вместе с нами… мы сварили лапшу и фасоль… пообедаем вместе, и пока у вас не будет своих продуктов, не стесняйтесь, берите наши… тем более что скоро придут англичане и всего навезут. Тогда всего будет вдоволь, а пока самое главное — есть досыта и быть веселыми.