Альберто Моравиа - Чочара

Впрочем, она мало бывала дома. Клориндо все возил ее на своем грузовике, который стал для них, так сказать, домом. Нужно было видеть, как она его слушалась и как бегала за ним: стоило Клориндо показаться на лужайке и позвать ее, как она тотчас же все бросала и кидалась к нему. А он ее звал не голосом, а свистом, как зовут собак; ей же, как мне казалось, нравилось, что с ней обращаются как с собакой, и за версту видно было, что он удерживает ее чем-то для нее новым, чего прежде она никогда не испытывала, а теперь не могла без этого обойтись, как пьяница не может обойтись без вина, а курящий — без папирос. Да, она теперь пристрастилась к тому, что навязали ей силой, и в этом, должно быть, была самая печальная сторона той перемены, какая в ней произошла; а я не могла постигнуть, как бунт против изувечившей ее силы привел к тому, что она принимала и даже сама искала эту силу, а не отвергала ее, не отталкивала от себя.

Они с Клориндо выезжали на машине в Фонди и в окрестные деревни, а порой добирались до Фрозиноне или Террачины или даже до самого Неаполя и проводили там ночи напролет; а по возвращении казалось, что она все сильнее привязывается к Клориндо, и на моих глазах, подмечавших малейшую перемену, она все больше стала походить на потаскуху. Конечно, не было у нас никаких разговоров о переезде в Рим, куда, впрочем, союзники так еще и не добрались. Клориндо тем временем давал мне понять, что даже если союзники займут Рим, то это не будет означать, что мы уедем из Фонди: в Рим еще долгое время нельзя будет попасть: сначала его объявят военной зоной, и, чтоб туда поехать, понадобится целая куча пропусков, и кто знает, когда все эти пропуска можно будет получить. Одним словом, то будущее, которое в день освобождения казалось мне таким ясным и светлым, теперь, отчасти из-за поведения Розетты, а также из-за постоянного присутствия Клориндо, совсем помрачнело, да и сама я уже больше не знала, хочу ли теперь вернуться в Рим и начать прежнюю жизнь, которая уже никогда не будет такой, как была, ведь и мы сами сейчас стали уже совсем другими. Словом, эти дни, проведенные в розовом домике, среди апельсиновых рощ, были самыми тяжелыми днями за все это время: теперь я знала, что Розетта живет с Клориндо, и знала не только по догадке, я была убеждена в этом, ведь, если можно так сказать, все происходило прямо у меня на глазах. Бывало, к примеру, когда мы уже спали, с лужайки доносился обычный свист, и тогда Розетта тотчас же вставала. Я сердито спрашивала у нее:

— Куда ты идешь в такую пору? Могу я, кажется, знать, куда ты идешь?

Она мне даже не отвечала, второпях одевалась и выбегала из дому; и в лице у нее было что-то алчное и напряженное, как в тот первый раз, когда она вернулась из Ленола и я, разглядев ее при свече, окончательно поняла, что она теперь уже не прежняя Розетта. Как-то ночью я даже застала Клориндо у нас в сарае или по крайней мере была почти уверена, что он там был, потому что меня разбудил шум и какой-то шепот, доносившийся оттуда, где стояла кровать Розетты; тогда я поднялась, села на кровати и стала вслушиваться, а потом в потемках спросила у Розетты, спит ли она, и она мне с досадой ответила:

— Ну, конечно, что ж мне еще делать? Я спала, а ты вот меня разбудила.

Я снова улеглась, не очень-то ей поверив. Должно быть, они лежали неподвижно и молча, покуда не решили, что я снова уснула. Потом Клориндо почти на рассвете тихонько вышел. На этот раз я не хотела зажигать свечу, уж лучше мне, в конце концов, не видеть их вместе в постели; когда же он вышел, а это было, как я уже сказала, на рассвете, я притворилась спящей, даже закрыла глаза, и поняла это лишь по легкому скрипу двери. Чаще всего они после ужина куда-то уезжали на грузовике и возвращались лишь поздней ночью. Так бывало почти ежедневно; любовь у них была ненасытная; у Клориндо под глазами постоянно были черные круги, и он даже как будто похудел, а Розетта с каждым днем все заметней становилась женщиной; у нее появилось даже какое-то томное и удовлетворенное выражение лица, какое бывает у женщин, когда они много и охотно встречаются с мужчиной, который им нравится и которому они сами нравятся.

Наконец, после месяца такой жизни, я стала утешать себя, думая, что, в конце концов, Клориндо — красивый парень и зарабатывает немало своими поездками и торговлей на черном рынке. Кончится тем, что он женится на Розетте, и тогда все станет на свое место. Не скажу, чтобы это мне было по душе, ведь Клориндо был мне неприятен, но, словом, я, как говорится, должна была делать веселое лицо, когда на сердце кошки скребли: да к тому же за Клориндо ведь шла замуж не я, а Розетта, и тут уж ничего не поделаешь, раз он ей нравится. Я думала, что они поженятся и уедут во Фрозиноне, где у него семья, пойдут у них дети и Розетта, может, будет счастлива. Эта мысль меня немного утешала, но сердце у меня все щемило, ведь Клориндо никогда не заговаривал о женитьбе, и Розетта тоже молчала. Как-то вечером, после ужина, когда мы зашли в свой сарай, я набралась смелости и сказала ей: