Дарья Доцук - Голос

Отец ничего не говорил, только сопел как буйвол. Казалось, у него вот-вот пар повалит из раздутых ноздрей. Я решила воспользоваться моментом тишины и уйти к себе, но отец рывком схватил меня за запястье. Не больно, но крепко. И страшно. В детстве мы играли в одну игру: папа держал меня «в тисках», а я должна была освободиться. У меня никогда не получалось. И если тогда это приводило меня в восторг, то сейчас паника лезвием полоснула по сердцу.

– Мы еще не закончили, – сказал он.

Я беспомощно вытаращилась на маму, как будто она могла помочь.

– Нет, закончили! – ядовито бросила она, складывая руки на груди. – Раз ты не можешь адекватно реагировать, вопросы Сашиного здоровья с тобой больше обсуждаться не будут.

Отец с вызовом усмехнулся и, игнорируя маму, пристально посмотрел мне в глаза. Он сжимал мою руку, как будто хотел мне этим что-то внушить, убедить в чем-то, но ничего не произносил. Но и взгляда было достаточно, чтобы меня окатило волной обиды и унижения. Он смотрел с каким-то издевательским презрением – не то засмеется, не то плюнет. Так не смотрят на родных дочерей.

Я хотела вырваться, но боялась пошевелиться. Горло уже сдавило судорогой, которая предшествовала слезам. Слезы я себе позволить не могла. Для отца это всегда означало лишь одно: что я неправа, а он прав.

– Ну все, Юра, хватит! – разволновалась мама.

Он выдержал паузу, чтобы мама не воображала, будто может ему указывать, и разжал пальцы. Я вылетела из кухни в слезах, уверенная, что сейчас мама все ему выскажет. Но она не кричала, не заступалась. Зашумела вода – мама начала споласкивать тарелки.

– Ревет, только палец покажи, – спокойно сказал отец, возвращаясь к холодному рагу. – Может, и правда лечить надо. Налицо все признаки истерии.

Клац… клац…

У белого камина нас всегда было пятеро, но казалось, что намного больше. Мы забывали, что персонажи из рассказов о смерти – всего лишь персонажи. Для нас они были членами нашего клуба: тощий доктор Кеворкян с его странной улыбкой и смертельной машиной, старик с Дурным глазом из «Сердца-обличителя» Эдгара По, мертвецы из «Открыток с того света» Франко Арминио, вещающие из-под земли: «День моих похорон был самым обыкновенным днем. И следующий день – тоже» [14].

Одних мы оправдывали, других обвиняли, одни нас шокировали, в других мы узнавали себя. Иногда мы спорили так, что, казалось, отстаиваем самих себя, а не вымышленных героев.

Все наши разговоры вертелись вокруг сюжетов и персонажей, о себе мы говорили редко, но кое-что об остальных я все же узнала.

Яна мечтала стать актрисой, больше всего ее привлекали героини трагические: в студии английского театра она уже побывала Джульеттой, Русалочкой и Джейн Эйр. А еще она фотографировалась в красивых платьях для интернет-магазина вечерних нарядов, где работала ее мама.

Анечка жила виртуальной жизнью и общалась в основном с теми, кто говорил на языке программирования. Я не могла избавиться от ощущения, что она тоже прячется. Толстый слой макияжа, сережка в брови и высокие неудобные шпильки, удержаться на которых ей стоило больших усилий. Я постоянно беспокоилась, как бы она не сломала ногу. Маленькая, тощая, с детским лицом и телом, она совершенно не выглядела на шестнадцать лет. Даже имя, «Анечка», – наверное, оно ее жутко раздражало. И я стала называть ее Аней. Может, мне только казалось, но, по-моему, ей понравилось. Ее глаза улыбались.

Стаса зачислили на факультет филологии без экзаменов, по результатам олимпиады. Он острил, что литература – единственный предмет, который он вообще учил в школе. Яна подкалывала его, называя солнцем русской поэзии, на что Стас возражал: таких лавров ему не надо, он же прозу пишет, так что вполне удовлетворится Нобелевской премией.

Однажды Яна все-таки уговорила Глеба спеть. Глеб покосился на меня с некоторой опаской, как большой застенчивый сенбернар, который прикидывает, стоит ли показывать трюк незнакомцу. Потом шмыгнул носом и набрал в грудь литров пять воздуха. Как в него столько уместилось? И вдруг без единой запинки протянул глубоким басом:

– Ой, то не вечер, то не вечер…

У него был потрясающий голос. Как у оперных певцов или бояр из исторических фильмов. Этот голос накрыл нашу половину читального зала, как мягкое облако.

Куда пропало заикание? Оно всегда пропадает, когда поешь? Это у всех так или только у него?

Глеб поймал мой восхищенный взгляд и сгорбился от скромности: