Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

4

Под вечер протопили баню красным смолявым листвяком, как на Ивана Цветного застелив прогнившие половицы свежескошенной травой, перемешанной с ромашкой. По первому жару парились отец с Алексеем, прихватив заодно и Ванюшку. Мужики напялили ветхие малахаи, одели верхонки и лишь вошли в охотку, нещадно охлестывая себя березовыми вениками, охая, пристанывая, обморочно закатывая глаза, как парнишка, шоркаясь вехоткой возле полка, вдруг закачался и мягко осел на пол. Перепуганный Алексей окатил его студеной водой и, приоткрыв дверь, скричал мать; когда та прибежала, выпихнул ей брата, одетого на скорую руку. Мать, как и бывало частенько, подхватила его, почти беспамятного, и — откуда силы взялись?.. — уволокла в избу, где отхаживала, брызгая в лицо водой, набрав ее в рот, и отпаивая подсахаренным чаем.

После того, как вымылась молодуха, потом мать с Танькой, сели вечерять в летней кухне. С устатку да с баньки выпили холодненькой бражки, достав пузатую четверть из амбара.

— Как Суворов солдатушек учил?.. После баньки хошь кальсоны продай, да выпей, — посмеивался отец, разливая и пробуя брагу. — У-ух, паря, до чего кисла! — он знобко передернулся плечьми. — Аж глаза наружу выворачиват. Мать, сахарку сыпани, а то кисловата вышла — скулы ломит… А набродилась уже. Коли ведро поднести, да за чуб потрясти, да оземь ударить, да поленом прибавить, дак и с лавки не встанешь. Было бы времечко, можно и на самогон перегнать.

— А ты, молодушечка, когда баню топили, зря головни в каменке била кочеркой, — не то смехом, не то всерьез поучала невестку мать. — Надо было, деука, в огород выкинуть, они бы и потухли.

— Да эти головешки и сами прогорели, — ответила молодуха и тут же с нескрываемой усмешкой на губах спросила, ожидая услышать суеверное диво: — А почему нельзя бить?

— Мужик будет поколачивать, Марусенька.

Марина поморщилась на «Марусеньку», а потом рассмеялась:

— Мама, да я сама кого хочешь отлуплю.

— На веку, девонька, как на долгом волоку, – не загадывай наперед. Как уж Бог даст…

— А что, — Алексей решил подразнивать невесту, — в ранешню пору как говорили: мужик бабу бучит — не на худо учит. Жениху после свадьбы под подушку бич прятали… Так что дай-ка я тебя разочек вытяну.

— Верно, Алексей, — горделиво посмотрел отец на сына. — Вино пей, бабу бей, никого не бойся. Бабу не бить, дак и добра не видать. Сходу на шею сядет, ножки свесит и начнет понужать.

— О-ой, да я ему вперед наподдаю, — молодуха привычно хлопнула Алексея промеж лопаток и, задержав руку, тут же ласково погладила по могутной спине, и так это у нее ловко получилось, что Алексей, который вначале дернулся от неожиданного и смачного шлепка, сразу же, не успев осердиться, расплылся в улыбке. — Ласточка ты моя, — она прижалась к его плечу, — ты у меня будешь смирный-смирный, как котенок, будешь меня слушаться. А иначе – угол … Договорились?

Алексею бы осадить невесту, чтоб ведала наперед бабий шесток, но окинул молодую властным взглядом, и глаза тут же оттаяли, масляно притуманились, потом ласково и покорно взыграли: напарившись, походила Марина на чадородливую деревенскую девку, – щекастую, губастую, с щелковистой кожей, – словно по зоревым купальским росам нагой каталась, словно березовые звонколистые веники с вплетенной крапивой – лютые коренья – изгнали из духа и плоти городскую скверну, а озерная водица с настоем чистяка смыла серый налет. Волосы Марина туго стянула к затылку, отчего глаза, вроде, удлинились к вискам, хмельно и зазывно взблескивая. Не говоря уж о сыне, даже и отец залюбовался: уродится же чаровница на погибель мужичью!.. но, сунувшись бесконвойным взглядом в отпахнутый халат, оторопел: в устье по-бабьи обмягшей груди кучерявился черный волос… «О, Господи! – перекрестился про себя отец. – Ладно, усы казачьи, а тут и грудь гвардейская, в шерсти. Видно, порода у их такая… А, может, оно и азартнее в шерсти…» – греховно прикинул отец и ухватился за бутыль, как за спасение.

— Ну, давайте, махнем еше по-маленькой и унтуха харэктэ – по-русски, спать, – отец наплескал в граненные стаканы мутно белую бражку. – Повздошную выпили, теперичи у нас, паря, крякун пойдет. Ну, взяли, дружно крякнули…

— Ой, не буду, не буду! – заупиралась молодуха, укрывая ладошкой стакан. – Напьюсь с вами, со стула упаду. Вот, скажите, невеста, так невеста Леше попалась – напилась, себя не помнит.

— Пей, молодушечка, пей не стесняйся. У нас же в деревне как: пьют, чтоб покачивало, едят, чтоб попучивало.