Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

Солнце еще паслось над медвежьим хребтом, еще не скопило ярую силу, светило ясно, но не жарко, и с озера веяла в ограду сырая прохлада, едва уловимо пахнущая кисловатой тиной, а из степи нет-нет да и прилетал душистый, настоянный на цветах ая-ганга, разгульный ветерок. В эдакую летнюю прохладу хочется быстро скинуть трущую одежонку и, подставляя ветерку заголенное тело, азартно, в охотку робить. Отец так и поступил: стянул гимнастерку и оголил иссиня бледное, морщинистое тело.

Окно в избу, промытое молодухой, сверкающее радужными кругами, празднично распахнули; из горницы, завихряясь вокруг букета степных саранок, похожего на капризный языкастый костерок, будто пританцовывывая, нежно плыла в ограду музыка, — играл патефон Хитрого Митрия. И томные вальсы, и цветы саранки, горделиво-красные, словно рукодельные, с начищенными до блеска, кучерявыми лепестками, и молодуха, подпоясанная цветастым запаном, мелькающая по ограде, — все было так внове для избы Краснобаевых, присевшей на завалинки темным, иссохшим костяком, так неожиданно и чудно, что Ванюшка, когда зашел в ограду, то не сразу и признал ее — столь накопилось в ней молодого, задорного и нездешнего, словно изба по щучьему велению, молодухиному хотению, подчепурившись, нарядившись, за одну ночь, пока все спали, снялась со своих корней-завалинок и укочевала в город, в новую ограду.

Молодуха, тихой сапой сломив материн лад, теперь и внутри избы прибралась на свой манер, перво-наперво сняла застиранные дожелта, стемневшие вышивки гладью и крестиком: три охотника на привале, серый волком, несущий на загорбке царевича Ивана и его волоокую любушку, девчонка Даренка и дикая козочка на заснеженной крыше таежного зимовья, выбивающая копытцем дорогие каменья. Заалевшая щеками, озорно напевающая, молодуха выбегала за ограду, плескала помои в придорожную канаву, потом шла назад с пустым ведром, зазывно накручивая тугими бедрами, — жаль, что на улице не паслись мужики, а то бы зарились, вздыхали: «где моих семнадцать лет, куда они девалися?..», лишь один старик Киря подслеповато щурился в ее сторону, гадая, чьих она будет. Иногда Марина приостанавливала работушку и, смахнув ладошкой испарину со лба, весело покрикивала на Алексея и даже на свекора, чтоб не ловили ртом мух, а шевелились шустрей.

— Ишь, пылит, не присядет, егоза, — говорил отец матери и азартно засиневшими глазами провожал ее по ограде, с былой удалью поправляя сивые волосы. — Не прогадал Леха, по себе березу заломил. Тут и баба гладка, и вода в кадке. Огонь-девка. Да-а, сразу видать, Лейбмана родова. Самуилыч тоже удалый, минуты спокойно не посидит… Не прогадал Леха, – с такой девкой и горюшка знать не будет, — отец с приступившей к глазам неприязнью покосился на мать, выползшую из летней кухни на утренний свет, шаркающую по ограде тяжелыми, в синих узлах вен, натруженными ногами и растирающую на ходу поясницу. Праздник стороной обходил мать, не заглядывал в тень ее жизни, чуя там свою ненужность и бесполезность.

— Марусенька, сени собралась мести? — спросила она молодуху, и та кивнула головой. — Ты из чайника шару на пол высыпь — чище прометешь.

— Какую еще шару?

— Ну, заварку спитую.

Молодуха удивленно выгнула брови, засмеялась.

— Да ну, дикость какая-то. Я лучше промою с мылом.

— Да почо мыло зря тратить, а шару все равно девать некуда, — сказала мать и тут же махнула рукой: а, мол, делай как знаешь. — Вы, Марусенька, в самом деле решили парня взять? — она кивнула головой на Ванюшку, который терся возле молодухи. — Рано ему еще в город, мал.

— Мы договорились: хорошо себя будет вести, милости просим, — молодуха обняла Ванюшку за голову и азартно прижала к животу.

— Ой, девонька, отпускать его боязно: это он с виду смирный, а так куда надо, куда не надо, везде свой нос сунет.

— Ничего, мама моя приглядит за ним, займется воспитанием.

— Ох, боюсь. Может, ты, сына, у коки Вани в лесу погостишь? — мать пытливо и оценивающе оглядела сына. — Вот он на свадьбу подкатит, мы его через лесничего уже пригласили, и дуй с им. В лесу браво сейчас, все зацвело. Молочка попьешь, рыбку поудишь.

— Не хочу я к твоему коке Ване, — надул губы Ванюшка, — я в город поеду.

— То дак, паразит, ревом ревел, просился с братом на кордон, — мать с горьким вздохом покачала головой, — с телеги силком снимали, а тут уже и охота пропала, в город ему зазуделось. Будут с тобой возиться, ага. Делать им боле некого. Еще под машину попадешь, дикошарый.