Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

— Связался с этой удочкой, — ворчала мать перед сном, — а навыка нету. Рыбалка здесь хитрая, не всякому по уму. Кока Ваня твой и тот за удочку не берется, заездки ставит. Вон отец наш удил раз, да только время да ноги убил и пустой воротился. Лучше б грибы собирал или вон голубицу, все больше пользы, раз штаны магазинские охота.

Кажется, на третий или четвертый день, когда он уже лениво, с вянущим азартом наживил скачка и забросил удочку в зеленовато-сумрачное улово неподалеку от покоса, где гребли сено отец с матерью и кока Ваня с Дулмой, тут и случилось. Лишь воткнул удилишко в кочкастый берег, оно тут же качнулось резко и упало на воду. Хотя парнишка прожил лишь семь лет и зим, он все же запомнил на весь свой век: серебрится росой высокая трава, и он, едва видный из нее, упестренной ромашками, синими колокольцами, бежит, летит, обжигая травой босые ноги, иссекая их в кровь, бежит, падает и кричит задыхаясь в крике:

— Пойма-а-ал!.. Пойма-а-ал!

Чудом чудным, по великой милости речной выуженный ленок прыгает за ним по траве, туго натягивая жилку и коромыслом выгибая на Ванюшкином плече удилишко.

Мать с отцом о ту пору гребли и копнили сено на приречном лугу. Услыхав Ванюшкин крик, разом побросали грабли и кинулись встречь сыну по отаве, вдоль валков скошенной и уже подвяленной травы. Ванюшка и пробежал-то совсем немного, как почувствовал, что удилишко уже не пружинит, не сгибается под ленковой тяжестью; оглянулся — на кончике тальникового прута болтался жалкий обрывок ссученного конского волоса; тут же испуганно бросился назад, отыскал в траве ленка и, ухватив рыбину под жабры, размахивал ею с шалым криком. Парнишка стоял у самого покоса среди цветов и травы, нескошенной из-за сплошной кочкары.

Первым поспел отец и, не разобравшись, хотел было выругать сына, но, встретившись взглядом с полыхающими от счастья Ванюшкиными, почти незрячими глазами, прижал матюги зубами и вроде насильно проглотил. Тут, запыхавшись, подбежала мать.

— Ну, Ксюша, рыбак растет, — отец горделиво, будто сам заудил, показал матери ленка. — Ишь ты, чуть не до плеча, — он примерил рыбину к руке, — кила на два, однако, потянет… Ох и ушицу мы нынче заварганим. Как чуял: котелок прихватил и хлебушек с солью. Сейчас костерочек сгоношим, поставим уху – баушку глуху, пусть варится. Ленок — это, паря, не окунь — царска рыба, жирная, скусная. И юшку похлебать ленковую – за уши не оттянешь… Тут где-то поблизости мангир растет, надо нарвать—приправим ушицу… На чо клюнул? – почтительно, как у ровни, спросил отец.

— Я тока, это, скачка наживил, забросил, а он как даст, удочка аж упала, — затрещал Ванюшка, — а я его тяну, а удилишко вот так согнулось, — он схватил прут и стал сгибать в дугу. — Я думал, коряга поцепилась, тяну, а он как поведет в глыбь. — Ванюшка размахивал руками, изображая то себя самого, то ленка, дающего круги в улове, рвущего жилку, при этом все говорил и говорил, брызгая слюной, и он бы рассказывал, наверно, до самого заката, если бы отец не остановил его улыбкой.

— Ну молодчина. Грибами завалил, теперичи и до ленков добрался. Куда рыбу девать будем, Ксюша?

— Дак куда?! Продавать, — готовно подхватила мать заведенную чуть ли не на все лето игру, силком сдерживая улыбку на губах, хотя глаза в глубокой тени платка, повязанного по-девичьи шалашиком, вовсю смеялись, искристо поблескивали проступившими слезами. — Вот беда, все лагушки у Ивана под грибы заняли.

— А мы, мать, это самое, того, — отец снял полувоенную фуражку, когда-то зеленую, а теперь добела выгоревшую на солнце, и взъерошил слепленные потом волосы, — мы рыбу, какую наудит, не будем солить, а подвялим. Ленок-то вяленый о-о-ой — первая закуска, особенно под водочку.

…Вялить, конечно, не пришлось — отец это знал, потому что и сам даже завалящего хариуска не выудил, хотя отстрадал на речке целое утро, — это оказался единственный на всю Уду оголодавший ленок, который сдуру взялся на Ванюшкину снасть, где жилка была ссучена толщиной чуть не в палец да к тому же из черного конского волоса, а крючок отыскался у коки Вани ржавый и такой большой, что впору вязать к самолову на щук. На дурного окуня такая снасть, может быть, еще и пошла бы, а на чуткую, хитренную и глазастую речную рыбу с ней лучше и не суйся. Хитрый Митрий, приезжавший на мотоцикле с Марусей-толстой собирать голубику, брезгливо осмотрев Ванюшкину снасть, почесал в затылке:

— Ежли крокодилы в Уде водятся, заудить можно.