Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

В последний раз Иван побывал у Краснобаевых в конце марта, заглянув на Ванюшкины именины и опять же подкинув заячьих гостинцев. Ванюшка был счастлив, потому что именин в доме Краснобаевых сроду не справляли, не водилось такой привады, разве что мать за утренним чаем вспомнит да, ежели стряпала с вечера шаньги творожные, сунет самую поджаристую, а тут кока Ваня и гостинчик крестнику всучил и даже устроил за столом что-то вроде именин.

— Уже у брода через речку косой нагнал, — без тени улыбки, позевывая, припоминал кока Ваня. — Скакал ушкан через долину, весь запыхался, ешкин кот… Но малеха отдышался и просит по-заячьи – хорошо я по-всякому толмачу: на, мол, Ванюхе отдай. И в сани мне пихает, — кока Ваня вытащил из холщового сидорка деревянную потешку — два русака-ушканчика вроде как перепиливают пилой-двуручкой толстую морковь, бревешечком заваленную на козлы; подергал за палочку внизу — ушканчики и впрямь заширкали пилой.

«Я бы, – опеть по-заячьи верещит, – и сам на именины привалил, да боюсь, всех собак в деревне распугаю — ужасть как они меня трусят. Пусть – говорит, – лучше Ванюха сам ко мне на именины подбегат».

— А когда у косого именины-то? — спрашивает Ванюшка.

— Заяц бает: «Как созреет голубица, пусть и подъезжат – покажу рясные курешки…».

Ванюшка залился смехом и уже весь вечер не отходил от коки Вани, не сводя с него повеселевших, зачарованных глаз.

— А невдалече отъехал, Михаило Иваныч дорогу заступат. Кобыленка моя испужалась, шарахнулась, едва ее утихомирил… Ты чо ж, баю, Карюха, своих не признаешь?! Михайло Иваныч нам большо-ой тала_, мы же с им, Карюха, уж который год живем в суседях — у его берлога сразу за хребтом, под сосновым водеренем. А тут Михайло Иваныч сердито ревет:

«К Ванюхе в гости наладился?..»

«Да уж, – отвечаю, – тороплюсь, паря, на именины».

«А меня, – просит, – возьми ?»

«Да, – говорю, – неловко выйдет, я же там, Михайло Иваныч, никого не упредил. А незванный медведь хуже рассомахи….»

«Ладно, – машет лапой, – отдай Ванюхе ичижонки. Гостинчик мой… Медвежонку своему кроил, да на кожу-сыромять поскупился, малые оказались, в когтях жмут… Но Ванюхе впору будут, ишо и войлочную стельку можно подложить. А лучше того заместо стельки сухой травы подложить, дак не пёхом будет ходить, лётом летать. И ноги преть не будут в эдаких гнёздушках…

Кока Ваня вытащил на свет божий новехонькие ичижонки, сшитые из нежной сыромяти. Мать, слушая братана-баюнка, поглядывая на гостинцы, улыбалась и качала головой: дескать, вот наплел, дак наплел на кривой кобыле не объедешь. Отец, забыв про свои лета, по-ребячьи азартно косился на хольшовый сидорок родича с ожиданием и себе заячьего гостинца. Кока Ваня и отца ублажил, выудил из сидора пару мерзлых ленков.

— А это где свистнул? – усмехнулся отец.

Иван почесал курчавый затылок, задумчиво и лукаво уставился в потолок, где и нашел ответ:

— На Уде сети проверял… Гляжу – мамочки родны! — волк хвост в прорубь опустил и ленков удит. И браво у его клюет… Я говорю: дескать, гостить еду к дяде Пете Краснобаеву…

«А-а-а… – волк-то говорит, — знаю-знаю, добрый мужик. Всякого зверя таежного жалеет… Отвези-ка ты ему пару ленков на расколотку. Пусть закусит…»

— А бутылочку не послал? — спросил отец.

— А как же, сбегал волк в свою винополку и вот… – Иван припечатал к столешнице купленную вместе с харчами и таежными припасами бутылку «белоголовой».

— А ты, кока Ваня, медведя видел? – пристал Ванюшка к своему крёстному. – Не понарошку, взаправду?

— Взаправду-то? — призадумался кока Ваня. – Видел, а как же… Пошли мы с твоим отцом лоняшним летом деляну смотреть, – кока Ваня чуть приметно подмигнул отцу, на что лишь фыркнул. — Отец надумал избу новую рубить, я ему деляну и отвел, где лес валить. Ну, значит, в лес пришли. Отец в сторону отлучился и, слышу, ревет лихоматом:

«Еван, а Еван, медведя пымал!..»

«Веди, – говорю, – сюда…»

«Да не идет!..»

«Тогда сам иди».

«Да не пускат!..»

Ну, я пошел на голос, Михаила Иваныча пристыдил, – перестал баловать, отпустил. Да и тоже нам подкинул заячий гостинчик – лукошко малины душистой… В тайге ежели по доброму жить, сроду с голоду не пропадешь, под каждым кустом заячьи гостинцы.

Отец, и сам мастак байки травить, криво усмехнулся, смерив Ивана снисходительным взглядом с ног до головы:

— Ладно, хва парню мозги дурить патрусками, садись за стол.

2

Как всегда, начали они выпивать тихо-мирно, но попала отцу вожжа под хвост, сгонял родича еще за одной бутылкой и, тяжело хмелея, стал пытать про политику.