Петер Зилахи - Последний окножираф

Для девушек кордон, как и ватерклозет, приятнее. Девушки классифицируют омоновцев по усам и по тому, сколько им требуется времени, чтобы покраснеть. Время покраснения обратно пропорционально густоте усов. Но где же омоновки-женщины? Где шустрые кошечки, подмигивающие из-под шлема? Где заботливые матроны-мельтоны, мамашки в фуражках, которые за ухо отведут тебя домой? Где белокурые полицай-фрау, где перетянутые черными ремнями красотки, милицейские телки в высоких ботинках с горячими верткими попками? О, где же вы, где?

Богиня Эрида подбросила на пиршественный стол яблоко с надписью: «Прекраснейшей». Так началась война. Золотое яблоко, символ солнца и бессмертия, царевич Парис отдал богине Афродите в обмен на земное ее воплощение — прекраснейшую из женщин, что следует понимать как метафору, в сердцевине которой — любовь. Есть мнение, что яблоко дала своему возлюбленному напрокат сама Афродита, она ведь и так уж была бессмертна. Золотые яблоки росли в строго охраняемом саду далеко на западе, там, где солнце исчезает в море, вот почему на закате небо напоминает дерево, гнущееся под тяжестью собственных плодов. Этот сад находится на границе жизни и смерти, точнее, на границе смерти и бессмертия. Когда горизонт отрезает от солнца половинку пурпурного яблока, на небо восходит звезда богини.

Это дерево охранял змей, у которого было множество голов и который говорил на множестве языков. Христианство перевернуло все с ног на голову, змей переквалифицировался из толмача в соблазнителя, знание превратилось в грех, а возлюбленные расплатились за яблоко своим бессмертием. Адам и Ева вошли во врата не с той стороны, оказавшись в юдоли страданий и смерти, но в сердцевине разрезанного яблока мы и сегодня видим пятиконечную звезду богини, звезду, которую франкмасоны почитают как символ духа, скрывающегося в материи. В Средние века золотое яблоко стало символом королевской власти. Белоснежку от клинической смерти спасла любовь принца. А королевич Аргелиус с помощью золотого яблока нашел себе среди фей невесту. У турок яблоня также растет на западе — как метафора последнего завоеванного города и мирового господства. В результате демографического взрыва сады стали городами, и османским авторам в качестве яблоневых садов уже видятся Рим, Вена и Кельн. В новой мифологии яблоко вновь появляется как носитель знания. Король Матяш пожаловал самому умному своему пажу герб с золотым яблоком. Теорию всемирного тяготения Ньютон создал благодаря упавшему яблоку.

В старших классах мы ездили на сбор яблок. У озера Балатон я сортировал золотые яблоки («голден»), которые отправляли на Запад. Я так и видел, как там надкусывают сорванное моими руками яблоко. А там — золотой червяк. Нью-Йорк называют Большим Яблоком. Люди Милошевича пытались выгнать из города оппозицию, забрасывая ее яблоками. Раздавать проправительственным демонстрантам яблоки — чем не постмодернистский жест! Как эффектный протест против театральности антикоммунистических митингов, массовая потасовка 24 декабря началась с метания яблок. Но белградцы, вместо того чтобы вкусить от них, принялись отбивать идеологическую атаку, швыряясь яйцами, гнилой картошкой и овощами.

Священным деревом Эриды была осина. Кол, которым нужно пронзить сердце вампира, должен быть вырезан из осины. Вампир ищет прекраснейшую из прекрасных и потому не может умереть.

Хорошие ножки — большая редкость, ноги снашиваются, стаптываются, стираются. Каждый день центральную площадь Белграда заполняют ноги. Под Новый год у Народного театра — миллион ног. Они шагают вместо тебя, синхронно, как в бассейне с искусственными волнами, покачиваются вверх-вниз головы. На моих ногах топчется миллион других ног. Площадь использована до последнего сантиметра, на ней не поместится больше ни одной ноги. Но это на земле. А вообще-то ноги кругом — подо мной, надо мной, я иду сквозь них, как сквозь тесто. Надолго меня не хватает, толпа вдавливает меня в стену, у которой тоже, оказывается, есть лицо. Где-то играет оркестр. Кто-то взбирается мне на плечи, взрослые держат над головой детей. Какая-то женщина теряет сознание, и ее передают на руках в окно первого этажа. Одна рука у меня зажата в кармане, вытащить ее невозможно, и я помогаю передающим женщину головой. Мы вместе шагаем, вместе вопим, вместе поем. В полночь что-то подбрасывает меня над толпой, и я, в состоянии невесомости, с кем-то чокаюсь. Толпа забросила меня на ближайший балкон. Меня обнимают, целуют: с Новым годом! И я лечу дальше, поднимаясь, как пузырек в шампанском. Белград, 1997: ты обязан научиться летать!