Леонид Гиршович - Суббота навсегда

Когда же, однако, у читательниц и читателей забрезжили первые догадки? Впрочем, каждый овощ созревает по-разному. А вдруг иной акселерат при виде двучлена «Алонсо задумался» — в конце главы, многозначительно — и сам призадумается. Нет, это все-таки слишком, читательская проницательность не может опережать авторский замысел. В конце пятой главы первой части («Искусство ближнего боя») Алонсо просто задумчиво сидел над порцией биточков с макаронами; некое фиаско послужило им пикантной приправой, но не более того, и уж точно не могло связаться у читателя с приключением Кеведо-старшего в замке командора Ла Гранха, о чем Эдмондо имел неосторожность рассказать своему другу.

Наверное, все началось с появления, а главное, немедленного затем исчезновения трупа Видриеры: он исчез бесследно, как позднее исчезнет и сам коррехидор — великий толедан дон Хуан Оттавио де Кеведо-и-Вильегас. Но если читатель увидал в этом атрибут жанра, если злосчастная Аргуэльо, будущая жертва убийцы-душителя, отвергала самый факт убийства Видриеры на том основании, что «нельзя задушить стеклянного человека», то альгуасил да Сильва был озадачен отнюдь не этим извечным сюжетом, гениально спародированным Хичкоком, [121]а тем обстоятельством, что шею удавленника стягивала петля. Последнее побудило его втайне согласиться с косой астурийкой: никто Видриеру не душил.

Вспомним, как все было. После безуспешной двенадцатичасовой погони, от которой скупщику краденого удалось уйти, отряд из двенадцати полицейских в составе Хаиме Легкокрылого, Хулио Компануса (отца Педрильо), Фернандо Ромы, Хесуса Кантаре («Хватай»), Эстебанико Могучего, Нурьеги Стоика, Рискового и еще трех человек идет ночным Толедо. Усталых и разочарованных корчете согревает мысль, что скупщику краденого сейчас куда хуже ихнего: нагруженный, как после загранки, Мониподьо карабкается в эту минуту по горам, где ночью собачий холод. К тому же только своя ноша не тянет — чужое, кровью и потом нажитое добро такое тяжелое, что вполне заменяет ему муки совести. На улице Яковлевой Ноги дозорный отряда Эстебанико увидал человека, лежавшего на земле без каких-либо признаков жизни с веревкой на шее. Все двенадцать незамедлительно признали в нем лиценциата Видриеру, местного Диогена, к которому, однако, никакая Фрина не смела подступиться. Отец Педрильо, по его собственным словам, даже успел разглядеть на шее несчастного странгуляционную борозду. Но тут, оглашая окрестность истошными воплями, из ворот угловой венты выбегает вентарь в ночной срачице. Полицейские кидаются к нему на помощь и что же слышат? Келья его дочери, девицы, известной своей красотой и благочестием, давеча подверглась нападению. По счастью, мощные запоры и яростное вмешательство самого Севильянца — так звали трактирщика, хотя родом он был из Гандуля — предотвратили самое страшное. Неизвестный вступает в борьбу с отцом прекрасной Констанции, которого пытается задушить веревкой, и когда это ему не удается, обращается в бегство.

Об этом докладывают альгуасилу, спешно прибывшему в отель «У Севильянца» — то есть в семнадцатом веке это был постоялый двор, где по обыкновению тех времен случалось стоять всем сословиям: от знатных пилигримов, путешествующих инкогнито с десятком наемных слуг, до шоферни — погонщиков мулов, в непогоду по целым дням мечущих кости, и от рекламных агентов, оказывающихся впоследствии светочами рода человеческого, до сбежавших из дома юных «хиппаро», держащих путь на тунцовые промыслы близ Кадиса. К какому же, так сказать, первоначальному выводу должен был прийти альгуасил на основе вышеизложенного? Элементарно, Уотсон. Либо трактирщик врет, по крайней мере, в той части своих показаний, где говорится о веревке, едва не захлестнувшей ему шею. Либо приставы, все двенадцать, стали жертвою коллективной галлюцинации, что, конечно, тоже бывает, правда, с полицейскими реже, чем с другими, скажем, с гостиничной прислугой. Либо третье, еще менее вероятное, хотя теоретически и оно не исключено: в Толедо, в канун Юрьева дня, в одно и то же время, минута в минуту, на улице Яковлевой Ноги, этак в сотне метров друг от друга два душителя веревкою душили: один — местного сумасшедшего, другой — крепыша-трактирщика, с которым схватился после того, как дверь, ведущая в комнату его дочери, оказалась на надежном запоре; и если первому убийце удалось свое черное дело довести до конца, то второй был вынужден ретироваться, преследуемый разъяренным отцом. Либо четвертое, совсем удивительное: злодей душит Видриеру, оставляет на шее удавленника веревку, а сам, имея про запас другую, спешит к новой жертве. Неугомонный маньяк-бисексуал. Нет, нет, чего только не бывает. Но скорей всего, по какой-то причине Севильянец брешет как сивый мерин — и в раскрытии этой причины, может статься, как раз и состоит раскрытие убийства.