Леонид Гиршович - Суббота навсегда

Также следовало выяснить, вовлечена ли в эту ложь дочь Севильянца. Ясности и здесь нет никакой, а интуиция — те же «труд, честность — сказки для бабья». Вероятных ответов три: да, вовлечена; нет, непричастна, просто смущена девическим смущением; не то и не другое, а скрывает что-то свое, к делу не относящееся… между прочим, коррехидорский сынок сразу два оркестра привел.

Косая служанка, до смерти напуганная чем-то, в смысле кем-то: солнышко… Результат суеверия? Альгуасил знал, что делалось в головах у астурийских крестьян: «Нельзя задушить стеклянного человека». Но ведь могла и впрямь что-то увидеть. Но что на самом деле видела, а что придумала — теперь уж одно от другого не отделишь, лучше даже не начинать, только собьет с толку. Солнечный удар… При чем тут солнце?

Этот первоначальный ход мыслей прерван раз и навсегда известием, что «Видриера пропал». Просто удивительно, до чего мы во власти стереотипов. Наши мысли точно колеса вагонов, что катятся в любом умело заданном направлении: раз орудие и способ убийства в обоих случаях одинаковы, значит убийца — одно и то же лицо. Так решили все двенадцать полицейских фискалов и наши читатели за компанию с ними — решили вопреки всякой очевидности, а именно: два убийства, совершенные одновременно в разных местах, пускай даже идентичным способом, не могут быть делом одной и той же пары рук. В конце концов, традиционных способов насильственной депортации людей на тот свет не так уж много, чтобы они не могли повторяться, совпадать, не вызывая подозрений чисто импульсивного характера — на чем тоже можно неплохо сыграть. Кто и зачем затеял эту игру — главный вопрос, на который ответ можно получить, лишь сознательно идя по ложному следу. Сознательно заблуждаться — это ли не наука побеждать самого себя, что, по расхожему мнению, есть труднейшая из побед. Но это к слову. Альгуасил отнюдь не стремился быть побежденным — даже самим собою. И вот началось старательное уподобление себя марионетке, в расчете, что вскоре мелькнут пальцы кукольника, а там и его физиономия. Для этого надо числить Видриеру убитым и честно, без дураков, искать убийцу.

К загадкам, которые загадывала косая девка, хустисия даже не подступался: этот сфинкс мог не отбрасывать тени — ее загадки могли не иметь разгадок. Сперва поживем, а там увидим. Единственное имя во всей этой истории — коль скоро условились считать ее бывшей — коррехидорский сынок. Когда звонит телефон, то трубку снимают. Хустисия навел справки в Королевском Огороде, в Аллее Муз, последние устами антрепренера Бараббаса подтвердили сказанное трактирщиком: да, пели, играли, плясали и еще по-всякому славили святую Констанцию, причем сразу двумя оркестрами, и все по доверенности сына его светлости.

А между тем дон Алонсо, честолюбивый чистоплюй, каким он предстает в первой части, повсюду ищет своего друга. («Специальный выпуск! Специальный выпуск! Вблизи гостиницы Севильянца задушен небезызвестный Видриера! Сам Севильянец чудом не разделил его участь! Серый волк порывался съесть Гулю Красные Башмачки! Прелести благонравной Констансики не дают кому-то покоя!») Якобы и слыхом не слыхавший о ночных реситалях своего друга, равно как и о том, что на них уже пишутся рецензии, Алонсо зато был единственным, кто знал доподлинно: за истекшие сутки это вторая попытка силою проколоть Констанцию Севильянец.

Дон Алонсо находит дона Эдмондо в постыднейшем положении: тому нужны не самодеятельные секс-шоу с участием трех хуаниток, а помощь квалифицированного сексопатолога. Но в то время, да еще в Толедо… Это сегодня берешь мобильник и говоришь: «Здравствуйте, Лев Моисеевич». Алонсо ломает комедию: возможно ль?.. его обезумевший от страсти друг повторно штурмовал крепость? Видриера, по загадочному стечению обстоятельств, одна из жертв этого приступа?

У Эдмондо нет алиби: к своей хуанитке он явился под утро «как черт обваренный». [122]Но клятва на клинке чести значит для Алонсо больше, чем алиби. Его коварство не предусмотрело одного — мы имеем в виду роль Хуаниты Анчурасской. Так не предусмотрен был вывод, который из разговора двух идальго сделает слабоумная девушка — а в описываемую эпоху все девушки в Испании были слабоумными: и Аргуэльо, и Эдмондова хуанитка, и Розка с Бланкой, ее подружки. Да и Констансика была не семи пядей во лбу.

Эдмондо, вернувший доверие своего «Лонсето», тем не менее начинает понимать, сколь основательно подозрение, которым он поначалу так оскорбился. Далее он рассуждает весьма здраво: Констансика его не выдаст, для нее это явилось бы косвенным признанием одного из двух — либо того, что обесчещена, либо того, что навела на кавалера порчу. Нет, бояться следует астурийки, на косые глаза которой он имел неосторожность попасться. Алонсо еще посеял в его душе мысль о призраке — в ноль-ноль часов семечко прорастет.