Леонид Гиршович - Суббота навсегда

Взгляд Констанции дерзко утверждал обратное, как бы призывая в свидетели все вокруг, включая само судно.

— Хорошо, я прикажу этот корабль утопить у входа в гавань.

— Меня тоже? — имелся в виду ее — повторно воспользуемся этим изящным термином — centre de gravité.

Растянуть свои тайные корни желанием, чтобы немедленно влюбиться в собственную рабыню — это ли не ирония судьбы? С равным успехом Ахилл мог рассчитывать на взаимность бездыханной красавицы. Психологически невозможно допустить чувства безответней, чем любовь хозяина к своей рабыне. И не пытайте, почему — если сами не понимаете…

— Констанция, полюби меня! Господин над рабами — раб любви. Лишь скажи только слово мне, и я весь гарем отдам моим янычарам. (Когда б Осмин это услышал, он бы сам себе отрубил голову.)

— Или наоборот, меня одну. И станут они сменять на мне друг друга, так что сделают меня подобной кораблю, утонувшему в море.

— Констанция…

— Паша! Я не могу полюбить тебя, паша. Иначе я должна была бы разлюбить другого, того, с кем разлука гнетет меня сильнее, чем предстоящая смерть.

— Кто говорит о смерти? Смотри, я у твоих ног!

Селим бросается на колени.

— Селим-паша, встань и не унижай себя бессмысленными мольбами. Ты просишь о том, чем владеешь по праву господина. Я отказываю тебе по своему бесправию: как мне распоряжаться тем, что не мое? Искать любви рабыни — привилегия раба.

— Но я же раб! Я же сказал тебе, что я раб, а ты госпожа. Кто из нас двоих на коленях просит о милости? И кто из нас двоих бессердечен, как гиляр-ага, и неприступен, как Эгер?

— Государь, я повторяю: и Искандеру Двурогому не дано одержать победы над побежденным. Облачись в рубище, покинь тайно Алмазный дворец, трижды прочти «Отче наш», оборотившись лицом на Запад, и пусть твой преемник велит тебя изловить и посадить на кол, как беглого гайдука — только тогда ты мог бы надеяться на ответное чувство рабыни, и то не мое, а другой.

— Дерзкая! — вскричал Селим, вскочив на ноги и замахнувшись кулаком. — У меня есть способы принудить тебя к любви.

— Плеть? Тиски? Угроза отдать янычарам?

— Янычарам? О нет! Этого не будет. Я сам расправлюсь с тобой.

— Вот видишь, паша-Селим. Правду говорят, что от любви до ненависти один шаг.

— Так возненавидь меня, слышишь?

— Чтобы потом полюбить? От любви до ненависти один шаг, но это шаг в пропасть. Селим, у тебя нет шансов быть мною любимым, как у меня нет шансов остаться в живых. Ничья.

— Констанция, мое тело презирало то, к чему стремилась моя душа — я говорю о любви. Мои жены чахли, как бесплодные деревца. И тогда их свирепый страж поклялся мне разыскать золототазую, луну приливов, которая умеет разжигать давно угаснувшие чувства. Он выполнил свою клятву, я люблю тебя и в любой миг могу это доказать. Но что с того, когда ты отталкиваешь меня… Констанция! Все эти годы (оборот речи — что-то там предполагающий, посвященность читателя в некие события — уберем его)… Констанция! Долгие годы в моем сердце жила лишь холодная ярость. Сеять смерть, проливать кровь и услаждать себя тем ужасом, который охватывает всех и каждого при виде красных тюрбанов моих янычар — ничего другого я не знал. Когда в предместьях пылающей Вены ко мне привели последнего сатира, пойманного в огороде, то несчастный козел на все вопросы только испуганно блеял. Одному Осмину удалось найти с ним общий язык. «Сублимация, компенсация, вытеснение — в безлунные ночи живет паша», — сказал и ускакал в Бирнамский лес. Констанция, в ледниках моего сердца лишь ты способна пробудить любовь. Милосердие вместо прежнего «секир башка», в советниках рассудительность вместо слепой ярости — вот благой итог твоего царствования над царем. И только подумай, на скольких языках будут благословлять твое имя и благодарить судьбу в твоем лице. Это ли не награда за любовь к суровому воину, это ли не достойно Констанции? Что ж молчишь ты?

А что могла сказать она — когда вопрос «брать или не брать зонтик» перед нею не стоял.

— Мой господин, не торопи меня с ответом. Да будет это первой милостью на твоем пути. Готовность следовать им ты ставишь мне в заслугу? Тогда пускай это явится мне наградой.

— Ты столь же умна, сколь и добродетельна, и столь же добродетельна, сколь прекрасна. Я дарю тебе остаток дня, ночь и следующий день. Если то, что я читаю в твоих глазах, укор…

— О повелитель, в чужих глазах можно прочесть лишь собственные мысли. Когда хочешь скрыть их, по крайней мере, не читай в чужих глазах вслух.