Леонид Гиршович - Суббота навсегда

— Извини, Педрильо. Я должен был сказать: «Не пугайтесь, ради Бога не пугайтесь», да? Тогда бы ты точно откинул босоножки. Я потом тебе расскажу мою историю. Рассказывай ты первый. И скажи, наконец, где Констанция, я мечтаю ее увидеть.

— Тсс! Это не так просто. Видите то окно? Она там живет. Отдельно. Отделена от всех. А у дверей какой-нибудь Джибрил. Без крылышек, зато с бритвочкой. Меня самого к ней не пускают — только мисс Блонд, камеристку. Я исключительно в должности соковыжималки… то есть соковыжимальца…

— Выжималки — никакого «мальца» я тут не вижу.

— А вы хотите, чтобы я по гарему в трусах разгуливал? Может, еще с усами и с бородой? Хозяин, мы непростительно беспечны, здесь все кишит шпионами Осмина.

Бельмонте взглянул полными слез глазами на окно, которое ему указал Педрильо. Потом они полезли обратно — в мраморное чрево за чугунною задвижкой.

— А если слоном еще кто-нибудь вздумает побаловаться? Слоном или в слоне…

— Я скажу, — фальцетом: — «Занято, бабусеньки». Нет, так часто сюда не забредают. И уж зато гарантия: это будет не евнух.

— Их много тут?

— Рота. Видеть этих марсиан уже не могу.

— Сомневаюсь. А кто главного, Осмина, на зуб пробовал: из чистого ли золота он отлит.

— Хозяин… — с укором в голосе. — Великий Лунарий — наше секретное оружие. Надо только изучить, чем и куда оно стреляет.

— Короче говоря, ты пытаешься отыскать казенную часть. Э, взгляни-ка, что там за движение?

Теперь Педрильо просунул голову в полый хобот.

— Да это Осмин в окружении своей бесполой гвардии… доброй ее половины. Здесь и гиляр-ага, второй евнух — видели, чернокожий, в изумрудной чалме и желтой бекеше? И, что уже совсем странно, хор и оркестр кастратов.

И правда, вскоре состоялся концерт. В честь златозады трубили медные трубы, били барабаны, но все равно никакому оркестру, никаким гудочникам и никаким литавристам не заглушить было мужчин-сопрано, оравших мартовскими котами. Традиционный хор имени святой Констанции — которая на этот раз воспевалась во всю силу турецких легких, аж проступало на небесной лазури.

— На любовную серенаду не больно-то похоже.

— Боюсь, что на сей раз ваша милость ошибается. Это любовная серенада чудовища. Такого еще не бы… Ба! Царские носилки… Не иначе как сам пожаловал. Или послал за златозадой.

— Рахат-лукум своего красноречия прибереги для других. Довольно того, что я уже в Тетуане слышал этот эпитет.

— Эпитет? За этим эпитетом стоит мучительная процедура, которой подверглась дона Констанция на пиратском корабле.

— О Боже! — простонал Бельмонте, ему послышалась песня, на убой исполняемая гнусной сотней слюнявых ртов:

Педрильо же, без учета истолкования своих слов, продолжал:

— Это как золотая коронка, только набивным способом. Но если окунуться в воды Патмоса… Хозяин! Я должен бежать… спешить должна Педрина. Ждите. Надеюсь, что-нибудь разузнаю.

Ждать и надеяться. А вечность коротать чтением «Графа Монте-Кристо». И чего все ждут, и на что они надеются, когда смерть — неизбежна. Хоть сто три раза повтори: «смерть неизбежна», «смерть неизбежна», «смерть неизбежна» — она все равно придет, на нее подначка не действует.

Бельмонте видел, как Педрильо с десятком гранат, переодетый в неприятельскую форму — ведь можно же так сказать про его наряд — снует среди врага: гаремных работников, певцов, музыкантов, юных кастратов. [77]Вот переговаривается с кем-то.

Этим кем-то была Блондхен, разговор же был такой:

— Блондиночка, тсс!.. У меня важные новости.

— Какие еще новости могут быть? Смотри, они ее забирают. Они разорвут своими черными клювами лоно белой голубке…

— Бельмонте здесь.

— Что!

— Тише…

— Откуда ты это знаешь?

— Я только что говорил с ним. Он прячется в слоне.

— Боженьки, Боженьки, Боженьки мои… Что делать, Педро? Какое счастье! Но уже поздно что-либо предпринимать. Если бы вчера…

— Ты думаешь, паша скор? О, это тонкая бестия! Capo gatto! Для начала он с мышкой играет. Только б мышка не сразу сдалась — не сразу б легла кверху лапками. Ах, ты знаешь: сияющий турок, откладывающий то мгновение, когда он изволит окончательно овладеть самой молодой, самой хрупкой из своих рабынь. По-английски это будет: «A radiant Turk, postponing the moment of actually enjoying the youngest and frailest of his slaves».

— Оставь! Если бы вчера…

— А я тебе говорю, еще не вечер. Главное, постарайся шепнуть словечко доне Констанции.