Натан Дубовицкий - Машинка и Велик или Упрощение Дублина. [gaga saga] (журнальный вариант)

«Ну и дежурьте здесь за копейки деревянные, — надсмехнулся над ними майор и вышел вон из отдела на волю. — А я буду сколько хочу получать, у частников зарплаты беспредельные».

Он выпросил у жены домик только что усопшей тёщи в пригородной деревеньке Рязань, прибил на этот домик фанерный лист с надписью «Частный детектив 24 часа» и уселся у печки ждать заказчиков.

Года два подождал, не дождался, насовал в старый холодильник дешёвого пива, прибил к домику ещё один лист фанеры с надписью «И пиво» и опять уселся у печки.

Дело, шедшее до сих пор ни шатко, ни валко, пошло теперь довольно шатко. По некоторым понедельникам из барака напротив забредали трагическим способом отдохнувшие за выходные синие и зелёные от вина и драки граждане. Они брали взаймы пива, пили его тут же у холодильника, избивали себя с помощью друг друга, крали что-нибудь неважное — ручку ли дверную, авторучку ли — у детектива и шли на комбинат починать трудовую неделю. Так что, если раньше не было ни доходов, ни расходов, то есть никакого бизнеса, то теперь бизнес был определённо — убыточный, но настоящий.

Но если пивной торг приносил если и не прибыль, то хотя бы убыток, то есть всё-таки более, чем ничего, то сыскной промысел не давал никакой отдачи. И это было Человеку обидно, ведь он считал себя профи и столько криминалов наловил пока служил милицаем, что кабы платили бы ему червонец старыми за голову, давно имел бы он солидный капитал. Но тогда не платили, не платили и теперь, хоть и по разным причинам. Не шёл косный клиент к частнику искать пропащее авто, ловить гуляющую жену, просить защиты от лихих людей.

Однажды лишь явились к нему бабка с внуком семидесяти/пятнадцати лет, наперебой вереща про обувной магазин и шиномонтажную мастерскую. Мол, владеет ими их сын/папа, который несправедлив и вреден, и пьян. И держит свирепых любовниц, разлучающих его с роднёю и поглощающих весь шиномонтажный дивиденд и туфельный, ботиночный и сапожный навары почти полностью тоже. Так вот и не остаётся на мати его, и на жену его, и чадо его ни цента, ни евроцента, ни пыня, ни полушки, ни какой иной денежки.

Только на в десятый раз заданный майором вопрос «Чего, собственно, от меня изволите?» внук, наконец, взял со стола бумажку и карандаш, записал что-то и протянул детективу. Человечников прочитал: «У… папу». «Что папу?» — не понял он. Внук взял бумажку обратно и, поспешно дочеркав несколько слов, вернул. Теперь в ней было: «Убить папу. Две тыс. у.е. Оплата после». Майор удивлённо уставился на посетителей. Тогда внук выхватил записку у него из рук и, дописав чего-то ещё, опять протянул ему. Дописано было: «после убийства. Кэш. Сразу. Как понял?» Детектив не понял. Тогда внук опять отобрал бумажку и засунул её себе в карман. Человек посмотрел на внука тонко-претонко. Внук переложил бумажку в другой карман. «Не понял», — сказал Человек. Внук вынул бумажку из другого кармана и тщательно изорвал. «Я частный детектив, а не», — заявил Евгений Михайлович. Юный заказчик выбросил скомканные обрывки в форточку. И убежал. Бабка ринулась за ним с воплем «Забыли, начальник! Ничего не было!» Начальник матернулся им вослед и посмотрел в окно, убрались ли. Бабка была уже далече, внук же ещё здесь, прямо под окном собирал с травы и луж разлетевшиеся клочья своей записки и поедал их. Заметив в окне майора, не доел и был таков. На том коммерческий сыск и заглох.

Жена Человечникова Человечникова любила и во всём поддерживала, но намедни не выдержала и стала выговаривать: «А у сержанта фон Павелецца мерседес. А Нинка Акипова детей в Швейцарию учиться отправила. А муж её самым глупым из твоих замов был, ты сам говорил. А лейтенант Кривцов теперь генерал, а дом у него в Червонцеве трёхэтажный. А у нас масла даже нет. А менты теперь самый богатый народ в городе. А ты бы тоже мог, если бы остался. А ты ушёл. А что с того, что ты частный?» Муж молчал, ссориться ленился, а просто возразить нечего было. Жена же продолжила: «А их скоро всех из милиции в полицию переименуют. Совсем тогда словно люди заживут. Словно самые натуральные копы. А ты? А мы?» Тут Человек не выдержал, попурпурнел весь, надулся стыдом и будто лопнул, разлетевшись по комнате омерзительными ругательствами: «Воры они, воры. Мздоимцы, мудозвоны, удоды. Грабят, пытают, убивают, хуже любых бандитов. Бандитам при том и прислуживают. Какие они копы? Жопы! Жопы они! А я хоть и частный, зато честный. Не нравится, скажи — уйду. Мне ничего не надо. Кто ж знал, что так обернётся? Что при нашем капитализме милицай будет богаче капиталиста. Как наш социализм был когда-то для самых ленивых и злых идиотов наилучшим образом приспособлен, а для нормальных и путёвых людей непролазен и ядовит, так и капитализм наш таким же оказался — для злых и ленивых. Только им и хорошо. А нормальным…». Далеко хватил Евгений Михайлович, тут и Ангелина Борисовна (ибо так звали жену Евгения Михайловича) надулась и зашипела: «Фон Павелецц из горящего дома престарелых двух старушек вытащил и директора ихнего. Он удод, он жопа? А у сержанта Подгорячеева, по радио сказали, после командировки в Ингушетию на две ноги меньше стало. Он злой? Он ленивый? А насчёт социализма… При социализме ты повышения ждал. А сейчас чего ждёшь? Повешения? Пока мы все околеем тут при тебе? Социализм, капитализм… Развёл философию! Ксюхе в школу через год, Ирке замуж тогда же, самое время философией заняться! Философ нашёлся, тоже мне! Спиноза ты хуева, бляцкая Сковорода! — и без перехода. — Вернись, любимый, вернись в менты. Не губи невинное своё семейство».