Игорь Юрасов - Божественная Земля

Уместно заметить, что происходил этот гнусный спектакль потому, что главным лицом в государстве, именуемом тогда Союзом Советских Социалистических Республик, избрали плохо образованного, невежественного кубанского тракториста Мишку, прозванного в народе Меченым за чёрную отметину на плешивой и глупой голове – клеймом, по слухам, как говорили в народе, поставленным на эту бестолковую голову самим рогатым козлоногим. Так и остался он на всю жизнь с этой позорной отметиной.

Его ненавидела вся страна за невиданную доселе нигде в мире полную бестолковость, за что впоследствии за развал доверенной ему страны по указке Вашингтона этот Меченый получил массу наград и две Нобелевские премии от тех заокеанских господ, которым этот позорный холуй служил и интересы которых за весьма умеренную плату он добросовестно в поте лица обслуживал.

А в нашей стране, в СССР, в завершение столь блестящей карьеры он получил достойную за его службу награду. Ему прилюдно влепили оплеуху по физиономии в знак благодарности от людей, от народа, идеалы и веру которого в светлое будущее он так задёшево предал. Что спрашивать с тракториста? А выше умом он так и не пошёл. Всё поделом. Заслуженно.

Эта оплеуха от народа была высшая в его жизни награда, гораздо выше Нобелевской премии, выданной Нобелевским комитетом за предательство и не бывалый в мире развал огромной державы, оказанная дешёвому прохвосту за беспримерное служение американским господам.

В конце концов, согласитесь, ему есть чем гордиться. Всё-таки не каждому президенту да по колхозному рылу, то есть, простите, по сиятельному фейсу культурно, со вкусом, от всей души заезжают.

Согласитесь, до этого всё же надо дослужиться. Что ж, по заслугам и честь! Что у народа заработал, то и получил. Не зря в народе говорят: «По Сеньке шапка, а едрене фене – клоунский колпак».

На всякий случай, от греха подальше, мало ли что ещё «благодарному» народу за такие деяния в голову придёт, этот горе-«президент» сбежал в страну, интересы которой этот «джентльмен» без стыда, и страха, и упрёка столь блистательно обслуживал.

И вот тогда-то, под грохот разваливающейся на отдельные куски, как айсберг в океане, огромной и неделимой страны, произошёл развал, размежевание не только территории, произошло крушение в умах большого количества брошенных на произвол людей в этой стране.

Нечто похожее произошло и между двумя друзьями. Выглядело это так, как будто первая трещина образовалась в их спаянной годами молодости, мужания и, как бы глупо это ни звучало, совместной работой дружбе.

Как-то незаметно, исподволь, но совершенно определённо, как будто так в конце концов и суждено, и пренепременно должно было стать, разошлись их пути-дороги.

То есть они всё ещё – и Железный Феликс, и Иван Иванович – считали Виктора своим, принадлежащим к их клану учёных и истых поисковиков. Одним из племени искателей. Но Виктор уже стал другим. А может, он и был другим, только они не замечали.

Из учёного и любителя придрать по мелочи, на тысячу-другую зеленью, какого-нибудь картёжного авторитета в покер он понемногу превратился в истого карточного профессионала.

В дополнение ко всему в последнее время он стал часто закладывать. И ладно бы! Дело житейское. Скажите на милость, кто же на Святой Руси без греха? Бог бы с ним! Что в этом нового? Но, мало того, образованный, всеми уважаемый человек иной раз, изрядно набравшись, вроде бы ни с того ни с сего, по сути, беспричинно, по пьяному делу, иначе никак нельзя понять, начинал нести околесицу и, поддав как следует, любил утверждать, что всё на свете бессмысленно и жизнь человеческая, какая бы она ни была, ни разумного смысла, ни малейшего оправдания не имеет.

Дурковал, одним словом, как мог. Загибал эрудит хренов безбожно. Можно соглашаться или нет, но даже и эта роль ему шла, как ему шло всё, за что бы он ни брался.

– Старик-бродяга жаловался горько, – приняв достаточно и воздав посильные почести Бахусу, возвещал он Ивану Ивановичу слова известного литературного классика, которым они оба увлекались в детстве. – Вся наша жизнь – ошибка и позор! – произносил, хорошо набравшись, Монгол и утверждал, что это единственно честные слова, которые он встречал во всей литературе. – Всё остальное – фальшь и ложь! Хотя, может быть, и очень занимательная! – говорил, наклюкавшись до жалкого состояния, друг и блестящий учёный, и Ивану Ивановичу в такие минуты до слёз было обидно за своего приятеля. Особенно, когда они напивались вместе.