Антонио Редол - Яма слепых. Белая стена. Рассказы

— Ну, это мое дело. Я не буду менять прачку и свою не отдам никому другому. Потерпите!

— Значит, нанимаем прачку для четверых…

— Я еще не знаю насчет четверых, — пояснил Баррос — Вот Перейра еще не сказал, хочет ли он.

— Ясно, что хочу. А пожалуй, точно хочу. Из того, что я не запрыгал от радости и не строю планов, вовсе не следует, что я не хочу ехать… Конечно, для меня это будет Непросто. Я слегка выпиваю, не прочь сыграть в карты…

— Значит, бросишь играть и пить.

— Легко сказать. У меня свои слабости. И хорошо, что они у меня есть, ведь я мужчина!

— Ну как хочешь, — сказал в заключение Баррос. — Я думаю, что можно отложить за год восемь тысяч эскудо. Этого вполне хватит.

— Восемь тысяч?

— Да, около восьми тысяч. Мы перестанем ездить каждое воскресенье в такси, и только это даст почти три тысячи за год, если мы не захотим урезать и другие расходы: стоит ли нам так часто ходить в кино?…

— Смотреть такие фильмы…

— Нет, от кино я не могу отказаться, — с сожалением произнес Силверио, который заглядывался на дочку владельца кинотеатра.

Все рассмеялись.

— Что в этом смешного? — раздраженно спросил Силверио. — Вы над всем насмехаетесь…

Но Баррос уже продолжал:

— Живя в одном доме, мы реже станем бывать в кафе, это уж точно. Будем проводить время за разговорами…

— Или устраивать побоища, — пошутил Соуза, толкая локтем Фрейтаса.

— Как захотите… А сейчас надо решать. Ты что скажешь? Перейра кивнул головой.

— Ладно, значит, решено! — заключил Фрейтас. — Будем искать жилье.

Так они и нашли дом, в котором стали жить все вместе. Два окна дома выходили на улицу святого Антонио, а одно окно, выходящее на противоположную сторону, находилось в комнате, где они ели и отдыхали по вечерам. Нужно сказать, что это было чудесное окно, откуда виднелось море, и только поэтому стоило снять дом. Соуза называл его «окном грез». Он никогда не смотрел на уродливый и грязный овраг, нависавший над футбольным полем Кокейрос. Его взор устремлялся вдаль, переходя от золотого песчаного острова, по-змеиному изогнувшегося, к стоявшим неподалеку судам, которые прибывали, привозя с собой воспоминания детства. Ему нравилось смотреть на океан и без судов. Океан был огромен, и над его волнами хватало простора для любых фантазий. Он никогда не вспоминал, что в море около Луанды водились акулы.

— Я боюсь только акул, которые ходят по суше, — сказал ему Силверио, неловко затягиваясь из огромной трубки, которую он завел для форса. Когда он начинал курить, друзья, потешаясь над ним, говорили, что трубка курила Силверио, настолько он казался тщедушным и нелепым. Но тот считал себя похожим на одного киноактера, лицо у него было точно такое же, а остальное для него не имело значения: ведь было ясно, что он никогда не станет фотографироваться во весь рост.

Соуза, любивший жаловаться и говорить о своей тоске по Лиссабону, часами просиживал у того «окна грез». Остальные, подшучивая над ним, называли его «певцом», а он, улыбаясь, качал головой с той легкой усмешкой, когда не хотят разговаривать. Он ничего не отвечал, но никогда и не говорил, что ему нравится эго прозвище.

Предстоящая поездка в отпуск все больше их объединяла, только Фрейтас был менее всех увлечен этой идеей. Ни у кого не хватило смелости сказать ему, чтобы он оставил свою любовницу Альбину, белую проститутку, которая жила недалеко от пляжа Мутамбо вместе с одной девушкой с Зеленого Мыса. Фрейтас понимал, что они хотят поговорить об этом, друзья чувствовали его нервозность, и как-то вечером за ужином он заявил, что она даст деньги на расходы в Швейцарии. Все замолчали, убежденные в том, о чем он только догадывался. Это был его самый большой недостаток. Они знали о его ревности, однажды он даже их просил, чтобы они к ней не ходили, а это означало, что вопреки заверениям Фрейтаса деньги шли совсем на другое.

— Ну, это его дело, — произнес Баррос, едва тот вышел. — Я не намереваюсь вмешиваться в это. Уж я-то точно еду.

Все остальные согласились с его словами, хотя приятного в них было мало: им казалось — и, возможно, они были правы, — что Баррос видел в этой поездке единственную возможность переносить тоску этой жизни в Африке.

Однажды вечером они убедились в правильности этого предположения.

Они услышали, что Баррос поет, подходя к лестнице, затем он взбежал, перепрыгивая через две ступеньки, словно всем им выпал крупный выигрыш. (А ведь и точно! Каждую неделю они играли в спортлото из двадцати номеров, и число, оканчивающееся на семь, не казалось им несчастливым — за семь недель уже было три розыгрыша. В один день их номер выпадет, это уж наверняка.)