Сергей Петров - Тест на блондинку (сборник)

– Представляешь, на коленях передо мной стоял, такой старый для меня тогда. Лет тридцати шести, наверное. Море внизу шумит, а мы ночью, в парке… Фонарь над кипарисами раскалённый, белый, и толстые бабочки серые вьются… Упрашивал, умолял даже: «Поедем со мной! Квартиру помогу получить, в университет на любой факультет поступишь». Правда, честный был: сказал, что женат и что делать ему со мной, пока не знает, но влюбился так, как никогда не влюблялся, и вообще сошёл с ума… Обнял мне ноги, щекой прижался, клянётся, а я гляжу: у него макушка совсем голая! Думаю: «Какой он старый!» И ещё боялась, что увидит кто-нибудь. Мне бы тогда стыдно было…

На минуту Лена замолчала. Потом произнесла, задумчиво и без грусти:

– Всё воспитание мое виновато. Сейчас по-другому поступила бы.

– Как интересно ты взрослела! – балбесисто ахал я.

А через четыре года после этой истории ей в Москве сделали очень серьёзную операцию: установили искусственный митральный клапан. С ним живёт она и по сей час. А я и не подозревал ничего! Такая естественная жизнерадостность у человека!

Под наркозом она находилась в общей сложности двенадцать часов. Организм был так отравлен эфиром, что поседели волосы. Да-да, этот приковывающий взгляд серебристый отлив её причёски-шлема – обыкновенная седина. Она пронизывала всю светло-русую густоту, по всей голове.

Утренниковый иней в волосах. Просветлённость выпуклого лба, шеи и щёк. Стать и высокий рост. Добротные, ставшие частью естества, такие редкие сейчас манеры! Никогда Леночка не повышала голоса, не говорила через порог, не оставляла за собой распахнутой двери и не пила из бутылки молока, которое я покупал ей иногда, если она появлялась у нас во время обеда. Она требовала чашку, если же её не случалось под рукой, уходила искать у соседей – компьютерщиков. Возвращалась всегда с мокрыми, на весу руками: отмывала фаянс под краном. В сумочке её всегда лежала начатая пачка салфеток: для рук, для общепитовских ложек. И этот инстинкт чистоты у Лены или брезгливость – как угодно – был мне особенно приятен среди вечного электрического света, хаоса и захламления нашей прорабской, окаменевших в сухую глину хлебных крошек и тусклого блеска инструментов на столе. Среди слабо настоянных запахов технического масла, красок, сохнущей бумаги – и забивающего всё ядовитого аромата «Monte Carlo» Ильича. Среди грязных кефирных бутылок и яичной скорлупы за решётчатой пластмассой урны. Среди нескончаемой тараканьей беготни.

Иногда Леночка подолгу сидела у нас, но ни разу не укорила Ильича и меня беспорядком. И это мне тоже нравилось. Я давно уже питал отвращение ко всем прорабским мира. Но ещё больше я не любил наступательной – и потому высокомерной – добродетели. Стремление оставаться самим собой в любом окружении, не навязывая при этом никому собственной правильности, – вот одна из главных черт настоящей личности. Моя героиня в совершенстве владела умением не выходить за границы круга радиусом в свой шаг, всегда оставаться Молчановой Еленой Леонидовной, со всеми своими достоинствами и недостатками.

А недостатки у неё были. И самым слабым своим местом Леночка считала патологическую нерешительность и склонность к изнурительным колебаниям. Так и не смогла Лена определиться в юности, что же ей всё-таки подходит больше: сфера культуры или медицина, – и оттого не исполнила своей мечты: не получила полноценного, высшего образования (как знакома мне её печаль!). Вот уже третий год она не может решительно, если нужно – грубо сказать мужу: «Уходи. Убирайся!» – и он продолжает жить с ней в одной квартире, со смешным достоинством нести свою горстку медяков в совместный бюджет, продолжает изредка всхрапывать ночью, требовать внимания при хронических простудах зимой, жалобно связывать её с прошлым. Он продолжает обессиливать её и мешает начать новую, полностью самостоятельную жизнь.

Впрочем, если для Леночки неумение резко сказать «нет» всегда было бичом, то для всех встречных мужчин леди с такой слабостью представляла собой сущую находку. И бедствовала же Леночка от этого! Выигрышная в целом внешность, женственная скрупулезность движений, взгляд – всегда чуть в сторону, всегда чуть мимо глаз собеседника, – добрая и вместе с тем ироничная, будто поощряющая к продолжению разговора, усмешка. «Если вечером в автобусе есть хоть один подвыпивший, он непременно сядет или встанет рядом со мной, хотя вокруг полно других женщин, даже красивых. И начинает со мной говорить. Говорит-говорит. Достаёт… Дышит перегаром…» – жаловалась мне она без тени глупого в такие минуты, чисто бабского кокетства. Я смеялся и активно сострадал: «Бедная, бедная Лена!»