Сергей Петров - Тест на блондинку (сборник)

Лена всегда заходила неожиданно. С наступлением зимы наш коридор превратился в курилку, там постоянно толклись и разговаривали люди, и я не слышал её приближающихся шагов. Открывалась дверь, ступала Лена через порог. Всё тот же соевый шоколад куртки, только теперь – на свитере из пепельной ангорки; чёрные шерстяные гамаши вместо джинсов, зимние ботинки с высокими голенищами и каракулевая чёрная папаха на ангельских волосах. Сумочка всё та же.

– Здравствуй, Борь! – И, сбрасывая ремень сумочки с плеча, на полтона ниже, как умела спрашивать только она, Лена Молчанова, доверчиво и с ударением на первом слове: – Как твои дела?

На секунду рука её приветственно касалась тремя пальцами моего плеча или скользила полуматеринским-полуженским движением по затылку, бросая в блаженную слабость.

– Я позвоню по телефону, ладно? – Лена присаживалась к столу Дмитрия Ильича. Стандартная, несколько перегруженная фраза: по чему ещё можно звонить? Некий фирменный знак, клеймо узнавания. Долгожданный пароль… Рекламным агентам никак нельзя без телефона.

А я оправлялся через минуту от её невольного и нежного натиска и уже обрушивался на гостью, мешая её работе, со всеми теми серьёзностями, вольностями и скабрезностями, о которых говорил раньше.

Если Дмитрий Ильич находился в прорабской и у него сидели люди, Лена здоровалась кивком головы и, не заходя в комнату, приглашала меня выйти особенным движением пальцев левой руки – как на гитарном грифе. Я изображал на лице приличествующие занятому мужчине недовольство и озабоченность и выходил в коридор, внутренне вздрагивая от радости. Лена сама придерживала за мной дверь, чтобы не хлопнула.

– Здравствуй, Борь! А кто это, а кто это сидит у Дмитрия Ильича?

По мере своей осведомлённости я удовлетворял её любопытство.

И снова:

– Ой, Борь, мне столько надо тебе рассказать! Представляешь, что учудила моя Марья… – и она передавала мне, что сотворила её ненаглядная, или очередной промах супруга, или пятистепенной важности фирменную новость, или срочно пересказывала содержание вчерашнего фильма, которого я не видел по причине занятий. Так мы болтали минут двадцать-тридцать прямо в коридоре, как мне тогда казалось – от всех отъединённые и довольные свиданием. Не знаю… Во всяком случае, мне было хорошо.

С наступлением оттепели, в преддверии Нового года Лена стала работать больше. Она почти не поднималась на наш этаж. Чаще всего теперь она звонила мне снизу, из рекламного агентства, спрашивала, нет ли поблизости Миши, или Вадима, или Вени – её коллег, кого-нибудь из других сотрудников.

И в заключение короткого разговора:

– Борь, а ты не хочешь спуститься вниз? Поговорим…

И я, как влюбленный кадетик, слетал по лестнице вниз, на ходу застёгивая синюю рабочую куртку.

Мы устраивались в вестибюле, в уголке, на холодном по-вагонному диване. Прихожая работающего учреждения – не место для веселья, и здесь мы говорили вполголоса, почти всегда на серьёзные темы. Мельтешащие у входа люди в этом нам не мешали. Здесь Лена жаловалась на свою не очень удающуюся жизнь, иногда недоумевала печально и задавала мне свои бесчисленные «почему?» касательно мужской психологии вообще и её мужа – в частности. Как умел, с наивозможной искренностью я отвечал ей. Драгоценная мозаика витражей делала разбежавшееся вширь помещение компактнее, строже и выше. Застывшая в стекле немеркнущая яркость красок напоминала о храмах и исповедальнях.

Тогда я не обращал внимания на то, что постепенно Лена перестала заходить в прорабскую именно ко мне и просто так, что теперь она заглядывает между делом, а на второй этаж поднимается в основном к компьютерщикам, с которыми «лепит» рекламу. Я пропустил мимо глаз, что со временем Леночка и вовсе перестала посещать наш этаж. И теперь мы встречались только внизу, после её звонка, в котором предложение встретиться она почти всегда предваряла мелкой просьбой: позвать кого-нибудь к трубке, принести для агентства писчей бумаги, стержней с пастой или ленту для факса, лампу дневного света взамен перегоревшей. Болезненно отозвалось во мне лишь то, что свидания наши стали реже. За весь декабрь мы встретились хорошо если раз шесть. Я пока не задумывался, какое место я занимаю в жизни Лены, что у неё могут быть и другие исповедники и родственные души.

Тогда я не думал над всем этим. Прискорбна, конечно, редкость встреч. Но по-настоящему важным было другое: всё-таки эти встречи по-прежнему назначались и свершались! И в каждое свидание, даже самое короткое, я погружался в тёплые волны целебного озера несравненной женственности, истинного обаяния и пусть короткого, но пристального, заинтересованного внимания. И они, волны эти, уносили меня из уныло пережёвываемого время от времени прошлого с неудачным давним браком и из прострации настоящего.